Нуреев: его жизнь

Браун не только заботился о костюмах и гримерных принадлежностях Рудольфа, но и лично готовил его балетные туфли, чего не делал больше ни для кого из танцовщиков. В то время большинство танцовщиков использовали только одну пару туфель, соответствующую их костюму. И когда туфли изнашивались, они просто выбрасывали их. А Нуреев смешивал разные пары, менял туфли в антрактах и даже между сценами и отказывался расставаться с ними, если они ему нравились. И Брауну постоянно приходилось латать, зашивать и подкрашивать старые, видавшие виды туфли, становящиеся со временем жесткими и ломкими от пота. А он настолько пропитывал их кожу, что пальцы костюмера «становились влажными, когда он ее зашивал». Новые балетные туфли Рудольф не любил, и Браун вынужден был их разнашивать в его квартире. И свои туфли, и свои гримерные принадлежности, и трико Нуреев хранил в одном большом чемодане, с которым ездил на гастроли. В аэропортах артист возил его за собой на колесиках, и Мерл Парк окрестила чемодан «собачонкой», а сам Нуреев иногда шутливо называл «сэром Фредом». И этот чемодан, по словам Брауна, был его жизнью, ведь независимо от всех внешних атрибутов – домов, хозяек, антрепренеров – она сводилась к его содержимому.

Рудольф стал настолько полагаться на Брауна, что настаивал на работе с ним, даже выступая в Лондоне с зарубежными труппами, в штате которых имелись свои собственные костюмеры. «Они только радовались, когда я работал с ними – тогда проблем не возникало», – рассказывал Браун. Он также сопровождал Нуреева во всех зарубежных гастролях Королевского балета. Даже через много лет после событий в Ле-Бурже Рудольф боялся, что «гэбэшники» могли попытаться угнать его самолет. Поэтому он часто предпочитал вылетать с Брауном раньше чартерного рейса с остальной труппой. Неизвестно, действительно ли КГБ вынашивало какие-то планы по его возвращению в Россию, но в эпоху Филби, Бёрджесса и Джеймса Бонда нуреевская мания преследования была вполне понятна. Неудивительно, что Фонтейн, Кит Мани и Тринг решили скрыть от Рудольфа свою встречу с человеком, позвонившим Джоан домой одним мартовским вечером 1968 года.

Его попросил ей позвонить адвокат Рудольфа, заявил Тринг этот незнакомец. «Ситуация очень серьезная». Слова звучали призывом к безотлагательной встрече. Тринг так разнервничалась, что тут же выскочила из своего дома на Вестгейт-Террас в Эрлс-Корте и помчалась через несколько кварталов на Телеграф-роуд, где Фонтейн гостила у своей матери в доме № 149. Марго в свою очередь позвонила Мани. «Можешь приехать прямо сейчас? Нам нужен мужчина. У меня Джоан, с загадочной и тревожащей новостью, и мы должны к восьми часам вернуться к ней домой». Звонивший, Джон Мерри, вскоре прибыл в сопровождении женщины, имени которой он не назвал, ограничившись короткой репликой: «сотрудница особого отдела». Ему стало известно, авторитетно сообщил гость, что телефон Рудольфа прослушивается, а его дом находится под постоянным наблюдением русских агентов. Возможно, они попытаются его похитить, предупредил Мерри. Эти люди уже расспрашивали о чем-то почтальона. У двери Рудольфа следует незамедлительно поставить охрану. Разве они не согласны? Сначала Тринг приняла слова Мерри всерьез – в последние недели Рудольфу непрестанно докучали неприятными телефонными звонками, а иногда в трубке раздавались характерные щелчки. Рудольф действительно просил Тринг поговорить с его адвокатом, и Джоан решила, что Мерри ведет расследование. Но тот продолжил говорить, и чем больше он углублялся в свою историю, тем меньше им всем в нее верилось. «Если они действительно решили похитить Рудольфа, то мы вряд ли сможем им помешать, – полунасмешливо заметила Фонтейн. Когда же Мерри предложил себя в телохранители Рудольфу и запросил за эту «услугу» баснословный гонорар, все трое быстро указали ему на дверь. Но сообщать о его визите Рудольфу они не стали – знали, что это только встревожит артиста.