Нуреев: его жизнь

Рудольф не получал новых ролей от Аштона в течение пяти лет. Но в начале 1968 года, в кратком промежутке между стокгольмской и лондонской премьерами его «Щелкунчика», Аштон поставил танцовщика в пару с Антуанетт Сибли в эпизоде «Джаз-календаря» – сюиты из семи вариаций, «полных шуток и пародий на современную хореографию, включая его собственную». В дань «свингующим» 1960-м годам Аштон принес свой новый балет на джазовую партитуру Ричарда Родни Беннетта, основанную на детской народной песенке «Кто родился в понедельник, будет беленьким, как мельник». А создание декораций и костюмов поручил 26-летнему художнику Дереку Джармену. Дуэт Нуреева и Сибли в вариации «Пятничный младенец» вылился в откровенно эротичный, вдохновленный блюзами танец с сильным влиянием «классически-эротически-акробатического языка» «Потерянного рая» Пети. По воспоминаниям Сибли, их репетиции были «абсолютным блаженством» и сплошной импровизацией: «В первый день Фред пришел и сказал: “Ох, я забыл ноты дома, так что начнем работать без них”. Мы стали петь блюзы, и у нас все получилось». «Пятничные дети» должны были быть добросердечными, но «Фред задумал сделать их очень сексуальными – скорее страстными, чем ласковыми и нежными. И Рудольф начал творить чудеса. Он буквально пылал страстью, танцуя. Затруднения возникли, когда мы начали танцевать под музыку – после всего того, что уже наработали». Премьера балета прошла 9 января 1968 года. И, несмотря на высокую температуру, Рудольф вылез из постели ради своего «Пятничного младенца». Публика приняла балет на ура, но у критиков он вызвал единодушную неодобрительную реакцию. «Аштон устарел», – вынесла вердикт в заголовке своей рецензии Мэри Кларк.

Через два месяца Аштон задействовал Рудольфа в возобновленном «Подарке ко дню рождения», который он поставил ради демонстрации индивидуальных особенностей семи балерин труппы. Для Нуреева Аштон ввел в балет замысловатое новое соло, насыщенное сложными па. Вскоре после этого Кеннет Тайнен, самый влиятельный театральный критик того времени, провозгласил балет умирающим искусством. Когда у Аштона уточнили, так ли это, хореограф ответил: «Да, и у него невероятно пышные похороны». Шумный, как и всегда, успех дуэта Марго и Рудольфа побудил Бакла задуматься по поводу заявления Тайнена: «А может ли умирающее искусство быть настолько популярным? …Лично я могу лишь сказать: если сложить все аплодисменты, звучащие в лондонских театрах, где идут драматические спектакли, они не составят и половины тех, которыми приветствовали Фонтейн и Нуреева после одного из их выступлений в “Гардене”».

Нуреев находил приятным сотрудничество с Аштоном, но тот больше не создал для него ни одной роли. «Я не в состоянии его контролировать, – пожаловался хореограф художнику Джармену в процессе работы над “Джаз-календарем”. И предупредил: – Если у вас возникнут проблемы с другими танцовщиками, дайте мне знать, я разберусь. Но боюсь, что с Руди вам придется разбираться самому». Джармен быстро убедился, что Рудольф был настоящим проклятием костюмерного отдела. Единственный танцовщик-мужчина со специфическими требованиями и претензиями, он хотел, чтобы жакеты ему укорачивали выше бедер (чтобы подчеркнуть линии ног), но шили их достаточно просторными в проймах (чтобы он мог двигаться свободно). Линия шеи должна была оставаться открытой – никаких воротников или жабо. А все костюмы – застегиваться спереди. Последнее требование неизменно воспринималось в штыки, так как почти все костюмы застегивались сзади. Но Рудольф очень боялся, что его одежда может загореться из-за осветительных приборов. «Что, если начнется пожар, а я не смогу вылезти из костюма?» – возражал он каждый раз пытавшемуся переубедить его костюмеру Майклу Брауну. Вдобавок ко всему, Рудольф редко отводил много времени на примерки, и подогнать его костюмы должным образом зачастую получалось лишь через шесть – семь выступлений.

До того, как Браун был принят на работу в 1967 году, Нуреев успел избавиться от нескольких костюмеров. Завидная способность сносить вспыльчивость танцовщика и находить способы его увещевания сделала Брауна незаменимым членом его команды. Хотя поначалу, сталкиваясь с приступами раздражения и ярости Рудольфа, он испытывал замешательство. А потом осознал: «Если он понимал, что кто-то его боится, то вытирал об него ноги. Нужно было ему противостоять». «Мне потребовалась пара лет, чтобы этому научиться», – признался впоследствии Браун. Бывший профессиональный конькобежец, он подготавливал Рудольфа к спектаклю и выходу на сцену. В большинстве случаев ему приходилось одевать танцовщика в кулисах, так как Рудольф продолжал разогреваться даже во время поднятия занавеса. Впрочем, занавес редко поднимали вовремя. «Он просто говорил: “Подождите. Я еще не готов”. Вот так просто. И приходилось ждать». А разогрев Рудольфа предполагал также приведение себя в состояние неистовства. И в этом театральный персонал невольно участвовал. Поторапливая артиста, помощники режиссера способствовали выбросу у него адреналина.