Нуреев: его жизнь

На протяжении последующих десяти лет Рудольф сотрудничал с ван Данцигом еще в трех балетах, регулярно гастролировал с его труппой, обедал и проводил бесконечные часы в студии за доверительными беседами с ним и его давним любовником, художником-оформителем Туром ван Шайком. Однако ван Данциг понимал, как и все приближенные к Рудольфу в те годы: несмотря на его лояльность и преданность, их дружба держится на Рудольфе. Его обаяние было настолько магнетическим, а воля настолько ощутима, что все друзья Нуреева неизменно оказывались в его «силовом поле». И на первом месте всегда стояли его потребности, которые Рудольф удовлетворял при любых обстоятельствах и безо всяких угрызений совести. «Он не желал скучать. Никогда, – делился ван Данциг. – Что до его сексуальных аппетитов, то, как и многие гомосексуалы, он просто постоянно испытывал потребность в обновлении ощущений. Впрочем, так было и во всем остальном. Рудольф нуждался в вечном возбуждении… И все время был на взводе. Встречаясь с ним, я каждый раз сознавал: покой ему просто не ведом… Он все время звал тебя куда-нибудь: “Пойдемте в оперу”, “А давайте посмотрим кино”, “Может, сходим в музей?”. Он жил “на бегу”. Не знаю, откуда он черпал энергию, потому что я уставал от репетиций с ним, но он все время пребывал в движении и никогда не выказывал усталости; а потом не мог заснуть ночью, покрывался потом и просыпался».

Во время одной из вечеринок в лондонском доме Рудольфа той зимой его экономка Элис вдруг объявила, что у дверей стоят два молодых человека. Рудольф назначил им свидание несколько дней назад и… позабыл об этом. Он был уже навеселе и, чертыхнувшись вполголоса, вскочил с места и вышел. Тринг последовала за ним, но тут же вернулась и сказала, что Рудольф скоро придет. Поскольку хозяин дома поднялся с визитерами наверх, гости за столом продолжали есть «в некоторой неловкости», вспоминал ван Данциг, присутствовавший на обеде вместе с Фонтейн, Тито, Тринг, Гослингами, Туром ван Шайком, Сандером Горлински и его женой Эдит, которую Рудольф за глаза именовал la croqueuse des diamants – пожирательницей бриллиантов. («Каждый раз, когда я ездил на гастроли, у нее появлялся новый бриллиант», – усмехался Нуреев.) После паузы Тринг воскликнула со смешком: «Он такой! Печет их, как оладьи!» А вскоре хлопнула входная дверь, и Рудольф вернулся к столу – покрасневший, с озорным и довольным блеском в глазах. «Это действительно очень вкусно», – двусмысленно проронил Нуреев, когда кухарка-француженка Клер подала ему блюдо, которое держала для него подогретым, хотя ее ледяной взгляд сполна выражал неодобрение.

Рудольф не любил оставаться один, но при этом нуждался в одиночестве (один из многочисленных парадоксов его характера). Будучи в компании, он мог запросто уединиться, чтобы почитать, поиграть на фортепиано или послушать пластинки под бормотание голосов в соседней комнате. Книги и пластинки он брал с собой и в дорогу. Читал Рудольф урывками, обычно карманные издания, которые не занимали много места в его чемодане. Свои деловые встречи он проводил в антрактах и на званых обедах, а в разговоре не стремился тщательно подбирать слова. Но независимо от того, понял его собеседник или нет, Рудольф никогда не повторял сказанное. И никогда не рассказывал друзьям о времени, проведенном не с ними. «Он ничем не делится со мной, – признавала Мод Гослинг. – Он уезжает. Я могу не видеть его месяцами. А когда он возвращается, то не говорит: “Я получил такую-то награду здесь и удостоился такой-то награды там. Я танцевал там-то и там-то”. Ничего такого. Он говорит только о том, что будет завтра, и о том, что можно сделать сегодня: “Что будем смотреть вечером?”»