Нуреев: его жизнь

В отместку Рудольф сурово отчитывал ее в присутствии друзей, а то и вовсе избегал Франсуа и месяцами отказывался с ней разговаривать. «С Дус покончено», – заявлял он тогда. А Мари-Элен де Ротшильд пыталась их помирить. «Она повторяла ему: “Вы должны быть добрее к женщине, которая так преданна вам”, – вспоминала Жаклин де Рибс, считавшая Дус «мазохисткой». Как-то раз, когда Франсуа везла Рудольфа на репетицию в Парижскую оперу, артист внезапно вышел из себя, будучи больше не в силах терпеть ее присутствие рядом, и на светофоре выскочил из машины. Но Дус продолжила ехать рядом с ним, умоляя снова сесть в автомобиль. Этот случай наглядно иллюстрируетвсю суть их отношений: Рудольф, уходящий прочь в одиночестве, и Дус, следующая за ним и умоляющая положиться на нее. «Он с самого начала и до конца обращался с ней как с низкооплачиваемой, перегруженной работой секретаршей, – утверждал дирижер Джон Ланчбери. – А ей это нравилось, и она терпела все оскорбления».

Друзья неодобрительно взирали на то, как Рудольф позволял Дус и другим женщинам «служить» и угождать ему, и нередко укоряли артиста в их «эксплуатации». «Он понимал разницу между равными себе и своими рабами, и переступал черту, только когда мог это сделать, – рассказывала принцесса Фирьял. – Он считал: раз они сами хотят, то почему им это не позволить? Однажды, приглашая его на обед, я спросила: “Сколько рабов вы с собой приведете?“ А он ответил: “Вы слишком суровы к моим рабам. Ведь они делают только то, что хотят. И это доставляет им удовольствие. Я пользуюсь ими, пока они мне позволяют”».

Настоящим другом Нурееву можно было стать, только отчетливо понимая, насколько высоко он ценил свою свободу. «Он никому не желал принадлежать», – подтверждал Луиджи Пиньотти. И в то же время Рудольф обладал завидным даром: вселять в любую из своих подруг уверенность, будто она – самая важная женщина в его жизни. Но их, естественно, возмущала необходимость делить артиста друг с другом. Ведь это всегда так лестно – ощущать себя необходимым знаменитому человеку. Тем более такому неординарному и интересному, как Нуреев. По словам Тессы Кеннеди, «многие женщины по недомыслию вели себя по отношению к нему собственнически и выказывали к другим ревность, которую он ненавидел». Это не совсем верно. Несмотря на поразительную способность разграничивать свою жизнь, Рудольф получал невыразимое удовольствие, вызывая ревность у самых преданных подруг, и не упускал возможности подстраивать щекотливые ситуации. Ему нравилось периодически стравливать женщин друг с другом, чтобы проверить их искренность и преданность и придать драматизма иначе спокойным, совместным выходам. «Узнав, что Дус захотела отправиться в Ла-Тюрби, Рудольф обязательно приглашал туда кого-нибудь еще, лишь бы заставить ее ревновать», – рассказывал один из их старых знакомых. Зная, что Лилиан Либман и Джейн Херман боролись за эксклюзивные права на него, Рудольф иногда приглашал обеих пообедать с ним в Нью-Йорке. Либман, бывшая секретарша Стравинского и рекламный агент Юрока, работала на нидерландскую компанию, продюсировавшую сезоны «Нуреева и друзей» на Бродвее. По свидетельству Херман, «он любил устраивать битвы между двумя бабами, соперничавшими за его внимание».

На протяжении всей своей жизни Рудольф питал огромное уважение к образованным и влиятельным людям. Среди его друзей был Джейкоб Ротшильд, который, будучи одним из попечителей Лондонской национальной галереи, однажды открыл для него галерею в полночь. Оба увлекались коллекционированием, и Рудольф постоянно советовался с Ротшильдом по поводу картин, которые ему хотелось купить. Истовый покровитель искусств, Ротшильд, по словам хорошо знавшей его Линн Сеймур, был «высоким, представительным, обманчиво застенчивым на вид мужчиной, за холодными, бесстрастными манерами которого скрывались пылкость и страстность натуры». Весной 1978 года Рудольфу и Сеймур довелось погостить на его вилле на Корфу после неожиданной отмены их выступления в венецианском театре «Ла Фениче». Не прекращавшийся поначалу дождь вынуждал Рудольфа оставаться в кровати в дюжине свитеров, слушая Чайковского. А когда наконец вышло солнце, они купались, плавали на яхте и давали друг другу классы в импровизированной студии. По настоятельной просьбе других гостей Сеймур согласилась исполнить танец, поставленный для нее Аштоном в память об Айседоре Дункан. Рудольф взялся за подготовку ее выступления и наладил освещение на террасе, выходящей к морю. «Лил, ты должна танцевать в лунном свете», – советовал он. Но едва Сеймур появилась на террасе с лепестками мака в руках, как к ней подбежал ее напуганный маленький сынишка и схватил балерину за ногу. Рудольф моментально оценил ситуацию и объявил: «Выступление отменяется».