Нуреев: его жизнь

В течение последующих нескольких лет они регулярно собирались вместе. Иногда в квартире Рудольфа, а иногда – в доме Жюдов неподалеку от площади Бастилии, в котором Шарль и Флоранс жили с двумя юными дочками, Каролин и Джоанной, и парой собак. Теплая, живая атмосфера в доме Жюдов возмещала Рудольфу то, чего он не мог получить от «своих женщин» и молодых любовников-мужчин: ощущение семейной жизни с детьми. Сценарий такой жизни прежде казался Рудольфу чуждым и даже отталкивающим. Но чем больше он вовлекался в семейные взаимоотношения Жюдов, тем сильнее убеждался: ему хотелось стать членом их семьи. «Он любил мужчин и всегда искал их общества, – вспоминала Клерк, – но пришло время, и ему надоел подобный стиль жизни, а наш образ жизни стал привлекать его все больше и больше».

Когда Рудольф предложил им пожить вместе с ним и поинтересовался у друга, какой регион тот предпочитал, Жюд решил, что он пошутил. И назвал Бордо. «Отлично, мы купим шато и будем там жить: ты, я, Флоранс, дети и собаки», – огорошил его своим решением Рудольф. Через неделю он показал Жюду проспект с замками, выставленными на продажу в Бордо, и попросил Шарля выбрать один из них. «Детям нужен бассейн?» – спросил он у Флоранс. Рудольф «хотел, чтобы мы с Шарлем стали его семьей, – вспоминала она, – но мне хотелось, чтобы моя семейная жизнь оставалась немного обособленной. Не думаю, что он понимал, что это невозможно».

Рудольфу даже взбрела в голову мысль завести с ними общего ребенка. «Он сказал мне: “Мы смешаем нашу сперму в пробирке, а затем введем Флоранс”», – рассказывал Шарль. Эта идея захватила Рудольфа. Смирившись с тем, что Жюд никогда не станет его любовником, он начал считать Шарля духовным сыном и основным наследником своего искусства. (Незадолго до кончины Нуреев сделал Жюда распорядителем своего «балетного наследства».) Но все усиливающееся ощущение собственной смертности разожгло в нем мечту оставить в этом бренном мире свое продолжение, взрастить свое идеальное «я», что подтверждает его выбор в пользу Жюда. В воображении Рудольфа плод их союза представлялся совершенным танцовщиком, идеалом, сочетающим в себе лучшие качества обоих. «Он хотел иметь сына с моим телом и своей головой», – подтверждал Жюд.

Мысль о потомстве будоражила Нуреева с начала 1980-х годов; именно тогда он начал серьезно подумывать о том, чтобы завести ребенка. Как-то вечером, наклонившись к животу беременной приятельницы, он прошептал: «Малыш, ты будешь меня помнить, когда я состарюсь и меня все позабудут?» Годы шли, и Рудольф начал рассматривать других кандидатов. Очарованный красотой Настасьи Кински, Нуреев признавался друзьям: он «хотел бы иметь от нее ребенка». Красивого белокурого сына, предполагал Рудольф, могла подарить ему и Тесса Кеннеди, родившая четырех красавцев-блондинов. А еще была – всегда рядом с ним – Дус, мечтавшая иметь от него ребенка. (И Рудольф об этом знал.)

В 1987 году его желание стало настолько серьезным, что Нуреев даже обсудил этот вопрос со своим врачом. «А что, если мне завести детей? Может, это пойдет мне на пользу?» – спросил он Канези. Но тот ответил: увы, это «невозможно», потому что риск передачи вируса СПИДа слишком велик. «Ладно, забудьте об этом», – пробормотал Рудольф, но сожалеть об упущенной возможности не прекращал.

17 марта 1986 года Нурееву исполнилось сорок восемь лет. Но настроение у него вряд ли было праздничным: после очередного воспаления легких он собирался с силами, чтобы появиться в «Песнях странствующего подмастерья» Мориса Бежара на сцене Венской государственной оперы. Танцовщик Михаэль Биркмайер, встретивший Рудольфа в день выступления, нашел его вид «ужасным» и не пошел на спектакль (подобные решения начали тайком принимать и многие другие коллеги Нуреева). Биркмайер не знал, что Нуреев только что получил тяжелое известие: в больнице Торонто умирал от рака легких Эрик Брун. Датчанину на тот момент было пятьдесят восемь лет, он возглавлял Национальный балет Канады (этот пост ему предложили в тот же год, когда Рудольф стал худруком балетной труппы Парижской оперы) и уже много лет жил с танцовщиком и хореографом Константином Патсаласом. Они с Рудольфом продолжали поддерживать друг друга, несмотря на колкости, которыми частенько обменивались. Однажды вечером в Торонто, за ужином с канадской танцовщицей Линдой Мейбардук и ее мужем, опьяневший Брун начал перечислять знаменитостей, с которыми он общался, и похваляться своим имуществом. «Нам было очень неловко», – призналась Мейбардук, вспоминая, как Рудольф осадил Бруна: «Все твое имущество я могу уместить в моей квартире в “Дакоте”».