Нужна ли Америке внешняя политика?

Возможно, самой сильной переменой в природе современных международных дел явилось общее принятие и признание предположения о том, что какие-то универсальные принципы могут быть в принудительном порядке реализованы либо Организацией Объединенных Наций, либо, в чрезвычайных ситуациях, группой стран (например, НАТО в Косово). Более того, такие международные конвенции, как осуждающие геноцид, пытки или военные преступления, как говорят, могут применяться в действии национальными судьями, которые все чаще требуют экстрадиции предполагаемых нарушителей под свою собственную юрисдикцию. В дополнение к этому идет процесс создания Международного уголовного суда (МУС). После ратификации соглашения 60 странами этот суд наделит обвинителя полномочиями начинать расследование предполагаемых нарушений международного права по просьбе любого государства-участника и, в случае поддержки трех из 18 судей, выносить приговоры против любого подозреваемого нарушителя в любой части мира (включая граждан стран, отказавшихся признавать юрисдикцию МУС). Такие новшества отражают новый здравый смысл, согласно которому традиционные принципы суверенитета и невмешательства во внутренние дела других стран становятся главными препятствиями для всеобщего торжества мира и справедливости.

Такие взгляды, расцениваемые как обычная практика в общественных дискуссиях в Америке и в большей части современной Западной Европы, – хотя и не так широко в развивающемся мире, – приравниваются к революции в сравнении с тем, как международная система действовала на протяжении более трехсот лет. Они также свидетельствуют о распространенном признании идей, которых вплоть до последнего десятилетия холодной войны придерживались почти единодушно в Соединенных Штатах. И они могут претворяться в жизнь в новый период глобального вмешательства с непредсказуемыми последствиями.

Международный порядок, с которым столкнулась Америка, когда она стала заниматься мировыми делами, может быть датирован вполне точно: он был создан Вестфальским договором, подписанным в 1648 году в ознаменование окончания Тридцатилетней войны. Та война уходит корнями в Реформацию, которая расколола то, что до тех пор было единой католической церковью, и выступила против автономной юрисдикции церкви по отношению к внутренней администрации страны. Некоторые из правителей различных феодальных княжеств воспользовались возможностью укрепить свою власть, установив контроль над духовной принадлежностью своих подданных и главенством своих церквей. Уже ставшая слабой власть императора Священной Римской империи, традиционно осененная папой римским, стала слабеть еще больше. Вскоре даже князья, остававшиеся католиками, установили ограничения на власть церкви в деле определения пределов политической власти.

Вопрос, касающийся принадлежности разных правителей католической ортодоксии или протестантскому реформизму, потребовал Столетней войны – смеси гражданской войны, международного конфликта и религиозного крестового похода. Император Священной Римской империи, восседающий в Вене представитель Габсбургов, воевал за восстановление католической церкви по всей Центральной Европе. Правители Франции из семейства Бурбонов, хотя и были католиками, вошли в союз с протестантскими князьями Северной Европы, чтобы оказать сопротивление появлению потенциально гегемонистской Австрии. Какими бы ни были причины, война велась во имя религии, вне зависимости от границ. Все население было вынуждено менять свое вероисповедание на основе того, какая армия побеждала на поле боя (реализация дополнительной современной интерпретации реальной политики Реалполитик, при которой католическая Франция вступила в союз с протестантскими союзниками с целью ослабления Австрии путем сокращения сферы католического правления в Германии). Эта смесь религии и силовой политики придала беспрецедентную жестокость всей этой войне. Как ранее отмечалось, по некоторым оценкам, около 30 процентов населения Центральной Европы было убито во время Тридцатилетней войны.