o 0a115616b968c99b

пальцами, и, посмотрев на бледное лицо Ксении, проговорила: «А ты молись, дабы батюшка

твой, Борис Федорович, в небесных чертогах упокоился, и дабы Господь мудрость твоему

брату даровал – страной управлять».

Женщина пробежала рукой по алмазным пуговицам опашеня, и, поправив вдовий плат,

подойдя к раскрытым ставням, посмотрела на пустой кремлевский двор.

- Как быстро, - подумала вдовствующая государыня. «С утра плохо себя почувствовал,

потом кровь у него из носа пошла, а после обедни и преставился уже. Ах, Борис, Борис, на

шестой десяток едва перевалил, и вот – нет тебя больше. А Федор ребенок еще,

шестнадцати нет. И самозванец этот подметные письма рассылает, неровен, час, на Москву

двинется».

Она перекрестилась и вздрогнула – низкая, изукрашенная золотом, резная дверь

отворилась, и в палаты шагнул, пригнув голову, троюродный брат царя, Семен Никитич

Годунов.

- Правое ухо царя, - кисло подумала Марья Григорьевна. «Борису он, конечно, предан был, а

вот останется ли, верен сыну его?».

Семен Никитич оглядел женщин и коротко сказал: «Москва присягнула на верность царю

Федору Борисовичу, вам, государыня Марья Григорьевна, и вам, царевна Ксения

Борисовна».

Ксения, встав, - была она высокая, тонкая, с убранными под плат длинными, черными

косами, - положила семипоклонный начал у икон.

- Государыня, - Семен Никитич указал глазами на боковую светелку.

- Иди, Ксеньюшка, - вздохнула Марья Григорьевна, - там Марья Петровна с дочкой,

почитайте Евангелие за упокой души Бориса Федоровича.

Семен Годунов проводил девушку глазами, и, подойдя совсем близко к государыне, жестко

спросил: «Вы зачем, из Лавры вернулись?».

Марья Григорьевна ахнула: «Так муж мой преставился, Семен Никитич, где ж это видано,

чтобы вдова царя на похоронах слезы не лила?».

- Полили бы и обратно уехали, - Годунов подошел к окну. «А лучше бы, - губы боярина чуть

искривились, - в Ярославль бы отправились, али на реку Шексну. Подальше отсюда, в

общем».

- Вы же сказали, Семен Никитич, - темная бровь поднялась вверх, - что Москва нам на

верность присягнула, так чего тут, - Марья Григорьевна обвела рукой палаты, - нам бояться?

Годунов раздул ноздри, и, сдерживаясь, тихо сказал:

- Как будто вы москвичей не знаете, государыня. Они ж как девка срамная, уж простите такие

мои слова, - под того ложатся, кто сильнее, и у кого золота больше. Если там, - он указал на

Красную площадь, - в набат забьют, и крови Годуновых возжаждут, - я вас, Марья

Григорьевна, не защищу. Сами знаете, батюшку вашего, Григория Лукьяновича, не зря

Малютой прозвали – не любили его на Москве. Да и вас не привечают.

Красивые губы Марьи Григорьевны изогнулись в презрительной усмешке:

- Никуда я от сына своего, законного царя Федора Борисовича, не уеду. Тако же и дочь моя.

А защитников у нас достанет, и без вашей помощи, Семен Никитич.

- Ну, смотрите, - Годунов, было, хотел выругаться, но остановил себя.

- Господи, ну и дура! - подумал он, кланяясь, выходя в темный, низкий коридор. «Ладно,

сейчас Федор Петрович из-под Кром вернется, расскажет, что там с войсками. И так уже –

говорят, что Болотников этот под самой Москвой бродит, а может, уже и в городе давно. Вот

Федор Петрович умный человек – как царь преставился, сразу семью в ярославские вотчины

отвез, от греха подальше».

- А муж ваш где, Марья Петровна? – спросила царевна, когда Аннушка прервалась, чтобы

перелистать страницу Евангелия.

Леди Мэри Пули, вздохнула и поправила бархатную, простую кику: «С вашим братом, Ксения

Борисовна, как батюшка ваш и велел».

Тонкая, маленькая, унизанная кольцами рука женщины, легла на длинные пальцы царевны,

лазоревые глаза блеснули, и Марья Петровна тихо проговорила: «Вы не бойтесь, Ксения

Борисовна, я, как при вас была все это время, так и останусь, не брошу вас».

Аннушка подняла серые, отцовские глаза и тихо спросила: «Дальше читать, ваше

высочество?».

- Да ты и устала, бедная, - Ксения ласково потрепала ее по льняным косам. «Давай,

вышивание принеси мое, а матушка продолжит, хорошо?».

Мэри приняла от дочери Евангелие и вдруг вспомнила, как ночью, после похорон Годунова,

Роберт сказал ей: «Собирайся. Теодор семью на Волгу отправляет, с ними там будете, пока

тут все закончится».

Мэри приподнялась на локте и твердо ответила: «Даже с места не сдвинусь, и не думай. Кто-

то должен быть при Ксении, а ты этого делать не сможешь. И Энни без нас никуда не поедет,

сам знаешь».

- Это точно, - вздохнул Роберт, и, обняв жену, поцеловав ее куда-то за ухо, внезапно

рассмеялся: «Ты упрямая, я упрямый, ну какая еще у нас дочка могла получиться?».

- Вы, Марья Петровна, - потом ласково сказала Ксения, - поднимайтесь с Аннушкой в те

палаты, что я вам показывала, царь Федор Борисович велел их вам выделить, чтобы и вы, и

Роман Михайлович, всегда рядом были, мало ли что.

Девушка проводила глазами маленькую, стройную фигуру боярыни, и, перекрестившись,

поцеловав страницу Евангелия, тихо сказала: «Господи, ну сделай же ты что-нибудь! Зачем

ты батюшку от нас забрал, так быстро, кто теперь самозванца этого остановит, и так, вон, -

выйди на улицы, - уже на каждом углу письма от него читают».