o 0a115616b968c99b

потащив за собой мать, стала пробиваться к ступеням.

- Кчон сие? – спросила она коротко у сидящего на земле, мелко трясущегося человека.

Юродивый задергался и пробормотал: «Ольга инокиня, Годунова усопшего дочь».

Марья пробилась сквозь толпу и, умильно сказала: «Храни Господь душу, батюшки вашего,

честная мать, а мы молиться за него будем, тако же и за вас».

Ксения опустила глаза и, улыбнувшись, подала маленькой, изящной девочке монету:

«Спасибо, милая. Зовут-то как тебя?»

-Марьей крестили, - девочка на мгновение прижалась губами к холодным, длинным пальцам

и Ксения подумала: «И у Федора Петровича дочь Марьей звали. Господи, упокой души их».

Девушка вздохнула, и, потянувшись в мешочек за милостыней, заметила пустой,

блуждающий взгляд нищей, что стояла поодаль. Та вдруг, смотря прямо перед собой,

поднялась на паперть, - толпа ахнула и расступилась, - и, прикоснувшись к ладони Ксении,

шепнула: «Сын был».

-Инокине плохо! – раздался отчаянный женский голос, и Ксения, покачнувшись, упала на

руки монахинь, что стояли сзади.

Марья отдышалась, и, прижавшись к стене избы, сердито дернув мать за руку, спросила:

«Что ты там ей наговорила?»

Лиза стояла, опустив руки по бокам, смотря поверх головы дочери. «Ладно, - девочка

высунула голову из-за угла избы, - там вроде успокоилось все. Пошли обратно, - она повела

мать на зеленый, в сочной траве луг, что лежал вокруг монастыря, - сейчас Элияху должен

вернуться. Илья, то есть, - поправилась Марья, обернувшись.

Вокруг жужжали пчелы, среди кустов черемухи поблескивала Москва-река, и Марья, зевнув,

разнежившись, не сразу услышала сзади чьи-то шаги. Только подойдя к воротам, она

почувствовала руку у себя на плече, и, дернув им, грубо сказала: «Чно наскербе?»

Давешняя старуха усмехнулась и шепнула: «Ежели со мной пойдешь, дак отведу вас в то

место, где не серебро будешь зарабатывать, а золото, каждый день».

Марья взглянула на ворота монастыря и подумала: «Мало ли, может, отца и на Москве нет.

А деньги нужны, Элияху кормить надо, и мать – тако же».

-Мне брата подождать надо, - упрямо сказала девочка. «Он сейчас вернуться должен, Илья

его зовут»

- Чон масов? – спросила старуха.

Марья кивнула, и та, подойдя к нищим, пошептавшись, рассмеялась: «Скажут ему, куда

идти».

-Хорошо, - тряхнула головой Марья, и, развернувшись, ведя за собой мать, стала взбираться

по склону холма наверх, в слободу.

-Девка красивая, - подумала старуха, исподтишка оглядывая ее. Она бойкая, такие девчонки

быстро понимают – что к чему. Никифор Григорьевич мне за нее золотом отвалит. И

блаженную пристроим, тоже баба видная, и тихая, - старуха едва слышно рассмеялась, -

слова поперек не скажет».

-Вы откуда? – спросила старуха, когда они миновали слободу и впереди показались какие-то

купола.

-Из Смоленска, - коротко ответила Марья. «А куда мы идем?»

-На Чертольскую улицу, - старуха поясно поклонилась в сторону золоченых крестов, и

Марья, вскинув голову, глядя на птиц, что кружились в небе, шепнула матери: «Все будет

хорошо, слышишь?».

В церкви Всех Святых, что в Кулишках, закончилась обедня. Татищев пробрался сквозь

толпу, что гомонила у ворот, и, пройдя на зады, толкнув калитку, осмотрелся. «Ежели не

знать, что эта изба тут, дак и не заметишь, - подумал он. На дворе было запущено,

покосившаяся дверь сеней была чуть приоткрыта. Татищев прислушался – из горницы

доносились взбудораженные мужские голоса.

-Орут, как на базаре, - поморщился он. «Вот уж истинно – ни одного умного человека в

стране не осталось, окромя Федора Петровича и меня».

Татищев шагнул в избу, и тут же чихнул – в солнечном воздухе плавали клубы пыли.

-Здравы будьте, бояре, - холодно сказал он, оглядывая тех, кто сидел за столом. «Зачем

ставни раскрыли, сказал же я – сие разговор в тайности».

Глава Боярской Думы, сухой, седоволосый князь Мстиславский, брезгливо посмотрел на

кипы бумаг и чертежей, что лежали вдоль стен, и, закашлявшись, ответил: «Охота же тебе,

Михайло Никитович, по всяким задворкам нас таскать, как будто в усадьбе у кого-нибудь

нельзя было встретиться?»

-Можно было бы, - согласился Татищев, доставая из переметной сумы оловянную флягу с

водкой. «Если кому-то здесь охота завтра на дыбе висеть, Федор Иванович, - то можно и в

усадьбе. Не побрезгуйте, бояре – он указал на флягу, - стаканов только не захватил».

Воевода Михаил Салтыков – невысокий, холеный красавец в польском кунтуше, -

усмехнулся, и, пригубив водки, спросил: «Что сие за бумаги-то?».

-Тут зодчий жил, Федор Конь, что Белый город строил, - Татищев придвинул к столу лавку и

уселся, - от него осталось. Ну что, бояре, - серые глаза весело засверкали, - через три дня

на Лобном месте встречаемся?

-А ежели под Смоленском наше войско победит, Михайло Никитович? – осторожно спросил

боярин Романов.

Татищев смерил его взглядом с головы до ног и отчеканил:

-Вы, Иван Никитович, гусар короля Сигизмунда не видели, а я – видел. Тако же, - мужчина

холодно усмехнулся, - войско наше видел, как оно под Смоленск отправлялось. Был бы жив

Михайло Васильевич Скопин-Шуйский, - Татищев вздохнул, - может, и получилось бы что-то.