o 0a115616b968c99b

кафтане, посыпал дощатый пол свежими опилками.

Парень искоса взглянул на него и сказал: «Закрыто, вечером приходи».

-Мас збран Марьи, - коротко ответил Элияху.

- Корь за Марья? – удивился парень.

-Карючанок ласилькой, корь от оклюги прихляла, - объяснил Элияху.

-А, - парень расплылся в улыбке и подал ему руку. «Григорий Никифорович я, а тебя как

величать?»

-Илья Никитич, - Элияху пожал сильную не по годам, - парень, по виду, был ему ровесником,

- руку, и подумал: «Хорошо, что Марья меня нищенскому языку научила».

-Наверху они, - парень кивнул на узкую лестницу за пестрядинной занавеской, - третья

каморка справа, отдыхают. Я им кваса отнес, пирогов – тако же. А синяк ты уже, где

заработал? – весело спросил парень, оглядывая подбитый серый глаз.

Элияху посмотрел на ссадины, что украшали костяшки его пальцев, и хмуро ответил:

«Подрался. Ну да тот, - он коротко махнул головой в сторону Красной площади, - зубов

теперь недосчитается. А синяк пройдет, примочку сделаю и приложу.

-За знакомство, - Гриша разлил по оловянным стаканчикам водку. «А ты, что, лечить

умеешь? – заинтересованно спросил парень.

-Немного, - Элияху выпил залпом и рассмеялся. «Как мы в Смоленске жили, я там

подручным у лекаря был, на рынке городском. Зуб вырвать могу, рану почистить и зашить,

лубок наложить.

-Ты иди, Илюха, отдыхай тоже, - велел Гриша. «Отец мой, что всем этим владеет, - парень

обвел рукой кабак, - по делам уехал, опосля завтра и вернуться должен. Там решим, куда

вас пристроить».

-Да я бы помог, - запротестовал Элияху, увидев, как парень берется за мешок с опилками.

-Иди, иди, - Гриша добродушно подтолкнул его к лестнице, подумав: «Вот и хорошо. Люди с

дела, бывает, все в крови являются, а в бани идти, али еще куда, - опасно, лучше у нас, тут в

подполе отлежаться. Парень-то, видно, хороший, не продаст».

Элияху прошел по узкому коридору, - со всех сторон был слышен храп, кто-то, просыпаясь,

уже зевал, в одной из каморок был слышен плеск воды, и, отдернув занавеску, увидел

Марью.

Девочка сидела, жуя пирог, держа мать за руку. Она вскинула синие глаза и шепотом

сказала: «Спит. Ну что там?»

Элияху устроился рядом, и Марья подвинула к нему глиняную тарелку: «Ты с рыбой не

будешь, я тебе с капустой оставила и с луком зеленым. А что с глазом?»

-Подрался, - подросток махнул рукой и, откусив от сочного, румяного пирога, запив квасом,

понял – как он проголодался. «Усадьбу отца твоего я нашел, улица Воздвиженка называется,

- он прожевал и добавил, - только там пусто, заперто, даже спросить не у кого. А на площади

Красной я слышал, что он, мол, под Смоленском, ну, с войском».

-Я тут никому не говорила, ну, про отца, - Марья покосилась на Лизу. «И кинжал не

показывала».

-Молодец, - похвалил ее Элияху, и, подумав, добавил: «Дай-ка его мне. Так, на всякий

случай».

Марья вздохнула, и, отвернувшись, приподняв подол сарафана, - протянула ему клинок.

«Потом верну, - подросток погладил ее по голове, и сказал: «Сейчас дождемся этого

Никифора Григорьевича, который тут всем владеет, и спросим у него – может, хоть он знает,

где твой отец. Ну, или братья».

-Хорошо, - Марья широко, отчаянно зевнула, и, привалившись к его боку, сонно сказала:

«Смотри, в окне, какие тут звезды крупные».

Элияху нашел глазами кувшин с водой и велел: «Давай-ка умываться, и спать, поздно уже».

Девочка быстро задремала, устроив голову у него на коленях, а Элияху, слушая журчание

ручья, шелест листьев на деревьях, голоса, что доносились снизу – и сам заснул,

привалившись к стене, укрывшись армяком.

Он и не пошевелился, когда женщина, спавшая на противоположной лавке, приподняла

голову, и, озираясь, встала. Лиза вышла из комнаты, - тихо, легко, будто кошка, и, посмотрев

пустыми глазами на сумрачный, узкий коридор, - стала медленно спускаться вниз.

Татищев оглянулся, и, осторожно нажав на заднюю дверь, склонив голову, - шагнул внутрь. В

боковой светелке горела единая свеча, из кабака доносились громкие, пьяные голоса и

какая-то песня.

-А где Никифор Григорьевич? – спросил он у старухи, что сидя у свечи, прилепленной к

деревянному столу, раскладывала столбиками монеты – серебряные и медные.

-Не будет его до опосля завтра, - коротко ответила та, не поднимая головы. «А Гриша на

деле, в Замоскворечье, подождете?»

-Девка нужна, - коротко сказал Татищев, со значением повертев в руках золотой перстень.

«Утром верну».

Глаза старухи чуть блеснули, и она, усмехнувшись, кивнула головой в темноту: «Дак

новенькую возьми, блаженная она, безъязыкая. А баба красивая. Дети при ней, те спят уже,

умаялись».

Татищев взял свечу, - старуха что-то пробормотала, - и оглядел маленькую, изящную,

синеглазую женщину, что сидела на лавке. Из-под скромного платка были видны

каштановые косы. Мужчина поморщился: «Нет уж, ты лучше эту, Василису разбуди, ну,

черноволосую, что я в прошлый раз брал».

Старуха со значением посмотрела на перстень и потерла нос: «Четырнадцати годов девка,

сие дороже будет стоить, сами знаете».

-Иди, иди, я тут ждать буду, - коротко велел Татищев, и старуха, вздохнув, поднявшись ,