o 0a115616b968c99b

-Молчала бы, - оборвал ее Татищев, снимая со стены коридора факел, открывая

неприметную дверь. Он пропустил Василису вперед и подумал:

-Как Федор Петрович на престол взойдет, тогда и женюсь. Сейчас-то не стоит делать сего,

вон, в смуте кто только близких людей не потерял. Господи, скорей бы тут все успокоилось.

А все почему – потому что Борису Федоровичу уж очень на трон царей московских сесть

хотелось. Так хотелось, что из-за этого он грех на душу взял, невинного ребенка смерти

предал.

-Видит Бог, - он внезапно перекрестился, - я бы на такое никогда не пошел. Да и вообще – ну

какой из меня, али Милославского царь? А с Федором Петровичем Москва совсем другой

станет, он человек умный. Флот начнем строить, мануфактуры закладывать, может, и выход

к морю еще один отвоюем. Да хоша бы улицы замостить, и то хорошо было бы.

Он чуть не рассмеялся вслух и сердито сказал Василисе: «Ну, давай быстрее, у меня дела

еще есть».

Марья посадила мать на лавку, и, поставив перед ней тарелку с окрошкой на квасе, дав в

руки ложку, велела: «Ешь».

Лиза послушно поднесла ложку к губам, и, девочка дернула Элияху за рукав кафтана: «Ты

тоже ешь, это я готовила, я, как проснулась, на кухню пошла помогать. И рассказывай».

-Очень вкусно, - похвалил подросток. «Ну что рассказывать, - он взял большой ломоть

свежего, мягкого ржаного хлеба, - бросил пару камней и ушел оттуда. Там уже из мушкетов

стали палить, не дурак я, чтобы под выстрелами стоять, у меня, - подросток внезапно, нежно

улыбнулся, - вы обе на руках, мне за вами присматривать надо».

Марья оглянулась на мать, что сидела над полупустой тарелкой, и, вздохнув, потормошив

ее, сказала: «Ешь еще!»

Лиза повиновалась, а девочка, осмотрев кафтан Элияху, строго сказала: «Ты вот что. Я на

кухне спросила, тут раз в неделю стирают, как раз сегодня. Посидишь пока в светелке

нашей, сейчас тепло, рубаха и шаровары быстро высохнут. А потом я нашу с ней, - девочка

кивнула на мать, - одежу постираю.

Элияху только успел кивнуть, как с порога раздался смешливый голос: «Никак, у нас

постояльцы новые?»

Невысокий, легкий мужичок шагнул в зал, и, прищурив карие, быстрые глаза, оглядев

вскочившего с лавки подростка, сказал: «Видел я, как ты Егорку заштопал. Ровненько, аж

залюбовался».

-Кого ты там штопал? – шепотом спросила Марья.

-Потом, - отмахнулся Элияху и посмотрев на полуседую бороду мужчины, вежливо сказал:

«Судаков я, Илья Никитич, из Смоленска. А сие моя мать, Лизавета, блаженная она, и сестра

– Марья».

Мужик пожал ему руку и, зорко взглянув на стол, ответил: «А я – Никифор Григорьевич,

хозяин всего этого, - он обвел рукой зал. Глаза мужчины остановились на бесстрастном лице

Лизы, - она сидела, уставившись куда-то вдаль, - и Никифор Григорьевич присвистнул: «Вот

оно как, значит. Ну, что сие мать твоя, это ты, Илья Никитич, брешешь. Тако же и девочка

тебе не сестра».

Элияху покраснел и твердо сказал: «Правду говорю».

-Гриша! – неожиданно громовым голосом крикнул Никифор Григорьевич. Парень отдернул

занавеску, и отец приказал: «Принеси из моей горницы ту шкатулку, что Федор Петрович

оставил».

Марья сидела, молча, притихнув, держа Лизу за руку, исподлобья смотря на мужчину.

Никифор Григорьевич поставил на стол простой, деревянный, с медными накладками ларец,

и, порывшись в нем, достав кипу пожелтевшей бумаги, стал раскладывать на столе листы.

Марья ахнула и потянулась за одним из рисунков. Маленькая, пухлая девочка в сарафане

стояла, засунув пальчик в рот, держа за ногу тряпичную куклу. Она все смотрела на чуть

стершиеся линии, а потом, подняв глаза, подтащила к себе еще один лист. Женщина в

большом берете с перьями, лукаво улыбалась, глядя через плечо, подняв бровь.

-Мама! – потрясенно сказала Марья. «Это же мама! А это я – она указала на девочку, -

только маленькая еще. Я эту куклу помню, немножко».

-Сие твой отец рисовал, - Никифор Григорьевич погладил ее по голове, - как во времена

самозванца у меня прятался. Каждый день, бывало. Ну, а как воевать уехал, - дак оставил.

-Я вам расскажу, - Элияху все не мог отвести взгляда от рисунков. «Красота, какая, - вдруг

подумал он. «Хоть и нельзя этого нам, а все равно – красота».

Никифор Григорьевич выслушал подростка и вздохнул: «Дак кто его знает, где теперь Федор

Петрович? Правильно тебе сказали – под Смоленском, наверное, и сын его старший, Петя, -

тако же. Степа-то у него богомаз, иконы рисует, вряд ли воевать отправился».

-А под Смоленском войско разгромили, - пробормотал Элияху. «Я, как был у Кремля, утром

еще, гонец оттуда вернулся».

-Что с отцом? – внезапно, жестко спросила девочка. «Что с братом моим?». Лиза все сидела,

не двигаясь, и Никифор Григорьевич осторожно сказал: «Ты не бойся, милая. Ждать надо.

Смута вон, опять, на площади супротив царя кричат. А мать твоя, - он замялся, - давно она

такая?»

-Я ее другой и не помню, - грустно ответила Марья, и, взяв Элияху за руку, едва слышно

сказала: «Ты только не бросай нас, ладно?»

-Сдурела никак, - буркнул подросток. «Куда я вас брошу, нет, пока мы твоего отца, или

братьев не найдем, никуда я вас не отпущу».