o 0a115616b968c99b

взяла блаженную за руку: «Пойдем, к чадам тебя отведу. И не шныряй тут более, еще кто не

разберется, испортит тебя, потом и денег не заработаешь».

Блаженная повиновалась, и старуха, проходя мимо Татищева, нажала на какой-то выступ в

стене – невидимая дверь поддалась, из подпола пахнуло сыростью и мужчина, держа в

руках свечу, подумал: «Что там Федор Петрович говорил? Со времен царя Ивана

Васильевича тут ход этот вырыт? И прямо к Неглинке ведет, а там, в Кутафье башне, еще

один – в кремлевские подвалы, тот Алевиз Фрязин строил.

Ну, да там столько тайников всяких, в Кремле, что вовек не разобраться. Надо бы, кстати,

либерею царя Ивана перепрятать, самозванец ее не нашел, и полякам она не надобна, а то

еще с собой захватят, когда побегут из Москвы».

Запахло какими-то цветами, и высокая, стройная девушка, зевнув, на ходу заплетая,

вороные косы, весело сказала: «Я только просыпаться собралась, а тут вы!»

Татищев поднял свечу, и, пропустив девушку вперед, стал спускаться по склизким, крутым

ступенькам в бездонную тьму подземелья.

Элияху почувствовал, как кто-то трясет его за плечо, и, приоткрыв глаза, зевнул: «Что

такое?» В светелке было прохладно, в раскрытом окне было видно серое, предрассветное

небо. Марья спокойно сопела под армяком, Лиза, - Элияху бросил взгляд на лавку поодаль, -

лежала на боку, закрыв глаза.

Гриша наклонился над ним, держа в руках оплывшую свечу, и коротко велел: «Пойдем!».

Подросток натянул сапоги и, спустившись вниз – в зале уже было прибрано, с кухни пахло

пекущимися пирогами, - увидел открытую дверь подпола.

-Сюда, - позвал его Гриша, спускаясь вниз. В полутьме, на какой-то бочке, сидел маленький,

крепкий, матерящийся сквозь зубы парень. При свече пятна крови на дощатом полу казались

черными.

-Руку убери, - велел Элияху, опускаясь на колени, принимая от Гриши свечу. «Чем это его

так? – хмыкнул он, осмотрев рану.

-Кинжалом, - хмуро отозвался Гриша. «Уходили уже, и тут хозяин амбаров возьми да и

проснись. С этой смутой теперь мало кто по городу без оружия ходит, тем более, ночью».

-Принеси мне воды, водки, иголку с нитками и тряпок, - велел Элияху.

-Больно будет? – испуганно спросил парень, глядя на свои окровавленные пальцы.

-Не больнее, чем сейчас – уверил его подросток.

Гриша, державший свечу, одобрительно сказал, глядя на ловкие, длинные пальцы: «Хорошо

это у тебя получается, Илюха, тебе бы кошельки резать, или по карманам шарить, хотя сие

дело детское».

-Нет уж, - расхохотался Элияху, - я лучше вон, таким заниматься буду. Все, - он разогнулся, -

теперь стакан водки выпей, и спать. И никуда не ходи, лежи, - он потрепал парня по плечу.

«Скоро все заживет».

Уже наверху, вдохнув запах пирогов, Элияху сказал: «Что-то я и проголодался уже».

-Сейчас пожуем, - уверил его Гриша. «Я тоже, опосля дела, всегда есть хочу. А Егорке, - он

кивнул на подпол, - я потом отнесу, как проснется он».

Подросток вышел из кухни с мисой, и, присев, сказал:

-Сейчас уже и мальчишки приходить зачнут, ну, разносчики наши. Два десятка с лотков

торгует, а еще на Каретный Двор надо отнести, стрельцам – тако же, в лавки, что вокруг. И

на обеде то же самое, да еще и сюда, в кабак, народ прет, - он разломил свежий, горячий

пирог с визигой и добавил: «Опосля поста скоромные будем печь. Когда царь Борис

Федорович Годунов жив был, за курником и кулебякой из Кремля присылали, да и сейчас

тоже, - Гриша облизнулся, - царь до наших пирогов большой охотник.

Элияху вдруг спросил: «А ты как думаешь, победит войско под Смоленском, али нет?»

Гриша усмехнулся: «Вряд ли, видел я, то войско. Я тебе так скажу, как самозванец на Москве

царствовал, тут столько поляков было, что у нас двери не закрывались. И золотом платили.

Наши-то, из Немецкой слободы, что тут живут – уже ученые, торгуются, да и кошелек у них

просто так не срежешь – рот по сторонам не разевают.

-Однако, - подросток серьезно взглянул на Элияху, - надоела уже эта смута. А коли сейчас,

под Смоленском, поляки наше войско разобьют, она опять начнется. Ладно, пойду, посплю,

всю ночь в этом Замоскворечье отирались.

Элияху проводил его глазами, и, закинув руки за голову, подумал: «А если и вправду отец

Марьи там? Как его искать-то теперь? Пойду, схожу еще раз на площадь Красную,

послушаю, что народ говорит».

На Воскресенском мосту было шумно, под каменными колоннами раскладывались торговцы,

было слышно ржание коней и чей-то заливистый мат. «Ну, тут хоть замостили, - подумал

Элияху, глядя на тихую, зеленую реку, что текла под высокими, красного кирпича стенами

Кремля. «И на площади тоже – бревна под ногами лежат. Хорошо, что сухо сейчас, осенью,

тут, наверное, все в грязи тонет».

Он вскинул голову и посмотрел на Троицкую церковь – разноцветные, изукрашенные

золотом купола, переливались, сверкали в утреннем солнце. «Идолопоклонники, - вздохнул

подросток. «Еще и крест приходится носить, и шапку снимать, и в церкви тоже – захожу. Ну

да папа мне рассказывал, что евреи в Испании так делали. Ничего, недолго потерпеть

осталось».

Элияху прошел мимо пушечных раскатов и, наклонив голову, полюбовался огромным,