o 0a115616b968c99b

Он, молча, не оборачиваясь, уходил. Наверху, в кроне сосны, запела какая-то ранняя птица,

и Марина, плача, кусая пальцы, еще хранящие его запах, рухнула лицом в холодную, стылую

весеннюю грязь.

Часть одиннадцатая

Москва, июль 1610 года

В чистой, играющей серебром, быстрой реке, в прозрачной воде толкались крупные рыбины.

Высокий, широкоплечий подросток в потрепанной, валяной шапке, ловко подсек одну, и

выбросил на берег.

-Хватит, пожалуй, - пробормотал он, оглядывая расстеленный по земле армяк, где уже

лежали три форели.

-Я все узнала, - раздался сзади звонкий голос. Изящная, словно куколка, девчонка, стояла,

почесывая одной босой ножкой другую. Она оправила синий, бедный, но аккуратный

сарафан, и, встряхнув толстой, рыже-каштановой косой, зачастила:

-Слобода называется Потылиха, а эта река Сетунь, надо идти вниз по ее течению, она в

Москву впадает, там переправимся на другой берег, к Новодевичьему монастырю, а там и до

Кремля недолго. А в Кремле мой отец, - девчонка помолчала и добавила «Наверное».

Она протянула подростку туесок и сказала: «Ягод я собрала, орехов – тако же. Ты поешь,

Элияху».

-Илья, - хмуро сказал подросток. «Вот же и упрямая ты, Марья».

-Да тут нет никого, - Марья вздернула каштановую бровь. «Мне так больше нравится просто.

Я пойду, маму разбужу, и в костер дров подброшу. Приходи потом».

Элияху Горовиц посмотрел ей вслед и пробормотал: «Нет, лучше десять младших братьев,

чем одна младшая сестра».

Костер едва тлел. Марья, опустившись на колени, достала из-под сарафана кинжал, и,

настругав сухих щепок от бревна, подбросила их в огонь.

Девочка срезала несколько веток с куста, и, сняв с них кору, опустила в маленький ручеек,

что журчал рядом. «Это для рыбы, - пробормотала она, и, посмотрев на мать, вздохнула. Та

лежала на боку, открыв пустые, синие глаза, смотря куда-то вдаль.

Марья подобралась к ней поближе, и, взяв прохладную, вялую руку, громко сказала: «Скоро

дома будем, матушка! На Москве! Батюшку найдем, Федора. И братьев моих – тако же, ты

ведь помнишь их? – девочка потормошила мать. «Помнишь?»

Женщина так и смотрела мимо нее и Марья, вздохнув, приложив на мгновение руку матери к

своей щеке, сказала: «Вставай, пойдем, умоемся, и все остальное тоже сделаем».

Элияху посмотрел на женщину и девочку, что сидели у костра, и подумал: «Ну вот, немного

совсем осталось. Сейчас найдем этого Воронцова-Вельяминова, и я домой отправлюсь. До

Смоленска тут недалеко, а там уже Польша, там легче. Хорошо, что мы оттуда вовремя

ушли – вон, говорят, поляки с московитами большое сражение затевают, брат царя туда

войска повел. А если Федор этот тоже там? – подросток на мгновение приостановился и

тряхнул головой. «Ничего, братья у Марьи есть, взрослые уже вроде, присмотрят за ними.

Жалко пани Эльжбету, теперь уж и не оправится».

Форель, насаженная на палочки, весело потрескивала над костром. «Соль у нас

заканчивается, - озабоченно сказала девочка, роясь в холщовой, старой, но чистой суме,

расстилая на земле ручник. «А хлеб есть еще, ты возьми, не зачерствел».

-Скоро уж и в Москву придем, там соли вдоволь - рассмеялся Элияху, снимая рыбу с огня.

«Ешьте, пани Эльжбета, - сказал он ласково. «Сейчас остынет и ешьте».

-Вот, - Марья облизала пальцы, - ты меня ругаешь, а сам матушку по-польски зовешь. Ты же

помнишь, твоя мама говорила – Лизавета Петровна.

-Так нет же вокруг никого, - Элияху подмигнул девчонке, и они рассмеялись.

-Молитву скажи, - строго велела Марья, убираясь. «И я тоже скажу, я уже научилась». Она

вдруг широко улыбнулась и добавила: «Жалко, что поляки с нами воюют, так бы можно было

потом в гости приехать».

-Ну, посмотрим, - Элияху усмехнулся. «Еще до Москвы дойти надо».

Потом он затоптал костер, и, вскинув на плечо суму, взяв Марью за руку, велел: «Пошли. И

помни – Илья Никитич Судаков, и никак иначе. Незачем рисковать. И кинжал свой никому не

показывай, ну, да ты разумная девочка, не будешь».

Марья со вздохом повертела в руках блестящий тусклым золотом кинжал, и, спрятав его под

сарафан, подтолкнула мать: «Идем!»

Девочка вскинула голову, и, посмотрев на свежее, утреннее небо, что виделось между

высокими соснами, прислушалась. Где-то вдалеке звенели, перекликались колокола.

-Марья! - услышала она потрясенный голос. «Иди сюда, быстро!»

Девочка потащила мать за собой, и, раздвинув густые кусты, пошатнулась – в лицо ей

ударил теплый, сильный ветер. Элияху стоял на обрыве, молча оглядывая противоположный

берег реки.

Марья вдруг вспомнила сказки, что рассказывали нищие. Она посмотрела на широкую,

медленную реку, что текла под обрывом, на зеленые луга, среди которых возвышался

монастырь, на золото куполов, и, - в отдалении, - огромные, белокаменные, стены с

башнями. Били, били колокола, - от монастыря дальше, к сотням церквей и церквушек,

метались над рекой чайки и Марья, отчего-то заробев, спросила: «Что это?»

-Москва, - тихо ответил подросток. «Это Москва, Марья».

Он помолчал немного и, повернувшись к девочке и женщине, улыбнувшись, сказал: «Вот вы

и дома».

В открытые ставни палат вливался томный, уже горячий воздух. «Хорошее лето в этом году,