o 0a115616b968c99b

Мужчина расхохотался, показывая крепкие, белые зубы. «Нам болеть не с руки, милый мой,

мы воевать идем. Кузьма Семенов Минин, земский староста, хозяйством тут заведую».

Он хмыкнул, и, почесав нос, сказал: «А впрочем, пойдем, тут есть такие, у кого зубы ноют, а

до базара, али бань добежать – не всегда время есть. Посажу тебя в избу нашу земскую, там

боковая горница есть, и занимайся. Только, - Минин на мгновение приостановился, - платить

нам нечем, сразу говорю».

-Да я не из-за денег, - запротестовал Элияху и увидел, как Минин широко улыбается.

«Может, тут знают, где Татищев, - подумал юноша, идя вслед за старостой к большой,

крепко срубленной избе, что стояла у кремлевской стены. «Спрашивать-то не след, мало ли

что еще подумают. Ежели найду его – дак он мне скажет, куда Лизавету Петровну и Марью

дел, беспременно скажет».

Юноша вдруг, на мгновение, приостановился и подумал: «Но как, же это – человека жизни

лишать? Я ведь лечить хочу, не убивать».

Элияху тряхнул головой и зло сказал себе: «Все равно. Он ребенка похитил, и женщину, у

коей разума нет. Такое не прощают».

Минин провел его в избу с черного хода, и, растворив низенькую дверь в светелку, сказал:

«Вот тут и раскладывайся, сейчас народ к тебе пойдет».

Элияху намочил холщовую тряпку водкой и, протерев щипцы с ножом, сказал ополченцам,

что сгрудились вокруг лавки: «Вы его только за руки держите, а то ежели он меня кулаком

ударит, - то никому уже зубы не выдеру».

Раздался звонкий смех, и высокий, мощный ратник, жалобно попросил: «Водочки бы. Ну, для

храбрости».

-Выпейте, - легко согласился юноша, придвинув ему глиняный стаканчик. «Выпейте и рот

открытым держите. Будет быстро».

Ополченец, бледнея, опрокинул стакан, и, перекрестившись, сказал: «Давай!»

-А ведь мы совсем не умеем зубы лечить, - подумал Элияху, аккуратно подрезая десну,

вдыхая запах лука и водки. «Рвать – умеем, но ведь хорошо бы не доводить до этого.

Сколько я всего не знаю еще, - он внезапно, про себя усмехнулся. «Еще в Падую хотел

ехать. Где он, тот университет? Живым бы с этой Москвы выбраться».

Он подставил деревянную миску, и, когда мужчина сплюнул кровь, сказал: «Ну, теперь

немного потерпеть осталось».

Медленно раскачивая гнилой, коренной зуб, он вдруг услышал из-за перегородки холодный,

вкрадчивый голос: «Сегодня вечером и отправлюсь, Кузьма Семенович. Я быстро обернусь,

до Покрова, тут меньше четырех ста верст. Заодно и послушаю там, - куда атаман Заруцкий

далее собирается»

-Тако же бы и его прирезать, Михайло Никитич, - раздался веселый говорок Минина.

-Ну, -слышно было, что Татищев улыбается, - нет. Иван Мартынович у нас на кол сядет, а

пани Марина – смотреть на казнь будет. Так что скоро увидимся, - Элияху медленно,

аккуратно потянул, ополченец выматерился и Татищев спросил: «Что это у нас там за базар,

Кузьма Семенович?».

-Лекарь зубы рвет, - объяснил Минин.

-А, - мужчина широко зевнул, - ну, сие мне не надобно. Обнимемся, на дорожку-то.

-Вот и все, - сказал Элияху, выбрасывая вырванный зуб в миску. «Рот водкой пополощите».

-Я уж лучше опять выпью, - пробормотал ополченец, вытирая пот со лба.

Он увидел спину Татищева, когда тот уже выходил из крепостных ворот. В Михайло-

Архангельском монастыре били к вечерне, в Кремль валила толпа, и Элияху, опустив голову,

следя за мужчиной, - смешался с ней.

Татищев спустился по откосу к деревянному мосту через Почайну, и, миновав пороховой

двор, стал взбираться наверх – к церкви Ильи Пророка.

-Хорошо, что народу много, -подумал Элияху, пробираясь среди телег. «Только бы он не

оглянулся, - он сразу меня заметит, я ведь высокий».

Выйдя на Ильинскую улицу, - широкую, чисто выметенную, с лавками и мастерскими, юноша

увидел, как Татищев свернул в какой-то неприметный тупик.

Элияху нащупал в кармане кафтана кинжал, и, пристроив удобнее свою суму – последовал

за ним. В избах уже вздували огни, с Волги тянуло свежим, речным ветерком, и юноша,

подняв голову – увидел, как в чистом, вечернем небе, медленно плывут на юг какие-то

птицы.

-Скоро Новый Год, - вдруг подумал Элияху. «Потом День Искупления, и Суккот. Дома шалаш

будут строить, на весь двор, большой. Меир с малышами за ветками пойдет, для крыши,

мама будет готовить, на всех гостей, не меньше трех десятков всегда приходит. У Элишевы,

наверное, уже и дети родились, я теперь дядя».

Он вздохнул, и, заставив себя не вспоминать красные, черепичные крыши Казимежа, запах

свежего хлеба по утрам, и то, как они с отцом шли на молитву – по узким, предрассветным

улочкам, - осторожно нажал на дверь сеней. Та, даже не заскрипев, открылась, и Элияху

проскользнул внутрь.

Татищев стоял к нему спиной, наклонившись над столом, записывая что-то. «Так, ну Кузьма

Семенович завтра ко мне зайдет, заберет грамоты, - пробормотал мужчина. «Хорошо, что

патриарх Гермоген в темнице – жалко старика, конечно, но так еще больше народу к нам

тянется».

Татищев внезапно замер, и Элияху заметил, как его левая рука ползет в карман.

-Не надо, - холодно сказал он, уперев кинжал в шею мужчины. Элияху внезапно вспомнил

атлас Везалия, который ему показывал лекарь-немец на Москве. «Позвонки, - подумал он.