o 0a115616b968c99b

-Отпустите его, - велел Минин. «А ты одежду скинь, - добавил староста. «Мало ли, вдруг ты

там, что еще прячешь».

Элияху снял промокший от крови кафтан, и, вывернув карманы, протянул Минину кинжал.

-Красивая штучка, - тот раздул ноздри, рассматривая сверкающую изумрудами фигурку

рыси. «Вроде – игрушка детская, а бьет, - он обернулся на труп Татищева, - смертно. Ну, да

не увидишь ты ее более, лекарь, - Минин спрятал кинжал и приказал: «Все снимай! Мало ли,

что у тебя под рубахой, али в сапоге, мы теперь люди ученые».

Элияху стиснул зубы, и, отвернувшись, краснея – разделся.

-Татарин, - усмехнулся Минин, разглядывая юношу. «Али жид. Ну да у самозванца и тех, и

тех достанет, впрочем, на виселице – все одинаково дергаются».

-Не похож он на татарина-то, Кузьма Семенович, - хмуро сказал высокий ополченец. «Тако

же – на жида».

-А то ты много жидов у себя в Завольжье видел, - ядовито отозвался Минин, и, встряхнув,

ощупав шаровары и рубашку, - швырнул их юноше. «Жид, али не жид – нам сие без разницы,

для убийцы пощады не будет».

Элияху, молча, натянул одежду, и, нахлобучив на голову валяную шапку, подумал: «А

грамотца Степе от Никифора Григорьевича – там еще, в подкладке. Ну да что теперь, где

Степу искать? Пусть, будь что будет, зато я сделал то, что должно – отомстил».

Он почувствовал, как врезается в запястья толстая веревка, и, вскинув голову, получив

тычок в спину, не обернувшись на труп, - вышел во двор.

На мосту через Почайну уже никого не было, над Кремлем висел тонкий, бледный серпик

луны, в камышах щелкала какая-то птица, и Элияху, искоса посмотрев на тонкую, огненную

полоску заката над далеким волжским берегом, подумал: «Может, все-таки сказать им? Да

нет, они и слушать не будут».

-Он Михайлу Никитича ножом зарезал, сука, его атаман Заруцкий подослал, - сказал один из

ополченцев охране, что стояла у ворот. «Завтра на глазах у всех его вздернем, чтобы

неповадно было».

Ратники заматерились и Элияху услышал жадный, захлебывающийся голос: «Да нам его

отдайте, мы его до кишок разорвем, еще веревку на него тратить!»

-Кузьма Семенович не велел, - оборвал их ополченец. «Иди, иди, жидовня проклятая, - он

подтолкнул Элияху.

-На кол его! – крикнул кто-то. «Чтобы помучился, как следует, кровопийца! Еще лекарем

притворялся!»

Низкие, железные двери подпола со скрипом отворились, и юноша, все еще со связанными

руками – полетел по узкой, сырой лестнице - в темную, непроницаемую, молчаливую

глубину.

Степа Воронцов-Вельяминов разогнулся, и, вытерев пот со лба, усмехнулся про себя: «Надо

будет потом руки медвежьим жиром смазать, мозоль на мозоли. Но чего ради брата не

сделаешь».

Усадьба Романовых стояла на холме. Подросток, отложив топор, залюбовался видом, что

открывался сверху. Мощная, широкая Волга и медленная, зеленая, Ока – поуже, сливались

где-то в отдалении, у холма, на котором возвышался Кремль, поблескивала тихая, заросшая

камышами Почайна.

-Написать бы сие, - подумал Степа. «Не на иконе, а на холсте, как батюшка рассказывал. Он

же говорил, этот архитектор итальянский, Брунеллески, изучал прямую перспективу.

Батюшка мне рисовал собор Санта Мария дель Фьоре, там Брунеллески купол делал.

Только бы одним глазом посмотреть на Флоренцию, это же красота какая. А вот – тоже

красота, ее-то мне и надо, - он тихо рассмеялся и, отложив топор, быстро спустился по

приставной лестнице во двор.

-Марья Ивановна, - тихо, оглянувшись, позвал он.

-Степа, - девушка ахнула, прижав к груди деревянную миску с мукой. «Крышу же закончили

класть».

Подросток ухмыльнулся. «Я вашей матушке сказал, что проверить хочу, - все ли ладно, а то

еще дожди пойдут, - он посмотрел в чистое, ясное небо и легко улыбнулся. «Держите, от

Петра Федоровича, как уезжал, велел вам передать, - Степа вытащил из мешочка, что висел

рядом с нательным крестом грамотцу. «А вы, Марья Ивановна, ежели хотите что написать -

я ему все отнесу, как он вернется».

Девушка спрятала записку в рукав льняной рубашки, и, зарумянившись, отвернувшись,

прошептала: «Беспременно».

-Вот как такие волосы писать?- вдруг подумал Степа. «Они же белокурые, и золотистого

цвета немножко есть, там, где солнце отсвечивает. Вернется батюшка, надо будет у него

спросить. А вообще хорошо бы ее вот так и нарисовать, с миской, ну да вернусь в монастырь

– займусь, хорошо еще, что бумаги у меня много».

-Ты что? – Марья искоса посмотрела на подростка, - он стоял с открытым ртом, глядя куда-то

вдаль.

Степа встряхнул рыжими, мягкими, отросшими по плечи кудрями и рассмеялся: «Задумался,

Марья Ивановна, сие со мной бывает»

Девушка прислушалась и грустно сказала: «Сейчас матушка меня искать будет. А когда Петр

Федорович возвращается?».

-Да той неделей, - успокоил ее Степа, и, взбираясь по лестнице, добавил: «А я к вам еще

раза, два приду, крыша-то большая, - он подхватил топор и помахал девушке рукой.

Марья посмотрела на миску муки у себя в руках, и, внезапно всхлипнув, подумала: «Не

повенчают нас. И так уже, как на чумных смотрят, а все из-за батюшки и дяди, что на сторону

поляков переметнулись. Не разрешит Федор Петрович сватов заслать».