-Даже Марья немножко была, -Элияху все смотрел на широкую, медленную Волгу. «Ну как
это так, зачем он это, Степа? Зачем он их убил?»
Подросток положил голову на колени и тихо ответил: «Да уж и не узнаем никогда теперь,
Илюша. И не узнаем – почему матушка такой стала, ну, как ты говорил. А ты мне о Кракове
расскажешь?»
-Обязательно, - Элияху поднялся. «Пошли, Савелий Иванович уже меня обыскался,
наверное».
Из предбанника на них пахнуло паром и вениками, и старик сварливо сказал: «Ты, ежели
работать нанялся, дак работай, а не бегай там, абы где. Ох, молодежь!»
-Хочешь, помоги мне, - предложил Элияху, глядя на очередь, что собралась у боковой
горницы. «Тут, наверное, все с зубами, рвать их придется».
-Ни за что, - Степа поднял ладони, - я уж лучше рисовать буду. Опосля вечерни приходи, у
нас хоша и постно готовят, но вкусно, ты таких грибов, как я делаю, нигде не попробуешь.
-Постно, - это как раз хорошо, - улыбнулся Элияху. Уже пройдя в горницу, доставая свои
инструменты, он вдруг подумал: «Приеду домой, схожу, помолюсь за них. Ну и что, что не
евреи, какая разница. Господи, упокой их в присутствии своем».
-Чирей замучил, - угрюмо сказал стоящий в дверях мужик, показывая на кое-как замотанную
тряпками ногу в грязном лапте.
-Садитесь и показывайте, - велел Элияху, вымыв руки, берясь за нож.
Лодья, осторожно двигаясь в мелкой воде, подходила к пристани, и Федор, положив руку на
плечо сыну, сказал: «Смотри, вон, Степан, рукой нам машет. А это кто рядом с ним?-
мужчина прищурился.
-Так я с батюшкой и не поговорил, - горько подумал Петя. «Да как – вон, в Ярославле, только
и слышно было – мол, предатели, страну полякам продали. Как зайдем в Москву – так всем
им головы отрубим – и Милославскому, и Романову, и Салтыкову».
Юноша взглянул на Кремль, и, искоса разглядывая лицо отца, вздохнул: «А я ведь обещался
Марье. Может, уходом повенчаться? Она согласится, мы ведь любим друг друга. А война как
же? Вдруг убьют меня - что с ней тогда станет?»
Петя вспомнил белокурые, чуть тронутые золотом волосы, синие глаза и вдруг разозлился:
«На все воля Божья. А так – может, дитя родится, у батюшки внук будет. Не могу, не могу я
без нее!»
Федор спустился вниз по деревянному трапу и вдруг замер – рядом с младшим сыном стоял
высокий, широкоплечий юноша в валяной шапке и простом кафтане. «Глаза, - подумал
мужчина. «Ее глаза, Господи, ни у кого я более их не видел. У Пети такие же глаза – ровно
небо северное. Откуда он здесь взялся?»
-Батюшка, - тихо сказал Степан, подняв голову, - сие Илья, ну, Элияху Горовиц, он из
Польши, вести у него есть – про матушку и Марью. Вы послушайте его, пожалуйста.
Элияху посмотрел на огромного, мощного, - будто медведь, - мужчину, - в старом,
прожженном, испачканном кафтане и заметил сзади юношу – вершков двенадцати, тоже
рыжеволосого, с прозрачными, большими, серыми глазами.
-Будто брат мне, - подумал Элияху, - только волосы рыжие. Я и не знал, что люди так похожи
бывают.
-Я сын пани Горовиц, - сказал он, глядя в голубые, с золотистыми искорками, глаза мужчины.
«Она мне говорила, что с женой вашей, пани Эльжбетой, дружила, как вы в Несвиже жили».
Петя взглянул на юношу – у того были вьющиеся, светлые волосы и серьезное, еще совсем
молодое лицо. «Мы со Степаном и то – меньше похожи, - усмехнулся Петя и протянул
Элияху руку: «А я Петр, сын Федора Петровича, старший».
-Рассказывай, - коротко велел мужчина, глядя куда-то вдаль, поверх головы Элияху.
«Увидеть бы ее, хоша на единое мгновение, - вдруг, с тоской, подумал Федор. «Да что там, и
не думай о сем».
Выслушав юношу, он тяжело вздохнул, и, перекрестившись, сказал: «Спасибо тебе. Уж и
отпели мы их, а видишь, как получилось». Федор, на мгновение, прервался, и, обернувшись к
старшему сыну, велел: «Петька, возьми Илюху к нам, в избу, а ты Степан, пойти с ними,
приберись там, еды какой приготовь».
-Да я в банях..., - запротестовал Элияху, глядя на хмурое, будто вырубленное из камня,
лицо. «Даже не дрогнул, - подумал юноша. «Господи, да как он так может?»
-Ну и будешь ходить в свои бани, - коротко ответил Федор. «А жить – у нас будешь, все же, -
угол красивого рта чуть искривился, - мне тебя твоей матери надо вернуть живым и
невредимым. Так что я присматривать за тобой буду, Илья Никитич, ты уж не обессудь.
Идите, - он махнул рукой, - я скоро.
-Куда он? – тихо спросил Элияху, глядя вслед Федору, что поднимался на откос холма.
-Он всегда так, - вздохнул Петя. «Не любит с людьми говорить, ему надо одному побыть.
Батюшка мне рассказывал – как отчим его умирал, на Москве, молодым еще, дак батюшка из
дома ушел, и у Троицкой церкви стоял».
Элияху вспомнил чудные, разноцветные купола, и всю ее – легкую, стройную, упирающуюся
в облака и, помолчав, ответил: «Я понимаю, да».
Федор скинул кафтан, и, устроившись на траве, положив тетрадь в кожаном переплете на
колено – стал рисовать. Она сидела, держа на коленях девочку, положив округлый
подбородок на тонкую, изящную кисть, чуть улыбаясь. Волосы – густые, мягкие, - были
прикрыты большим беретом, низко вырезанное платье открывало начало груди. Марья,