o 0a115616b968c99b

-Даже Марья немножко была, -Элияху все смотрел на широкую, медленную Волгу. «Ну как

это так, зачем он это, Степа? Зачем он их убил?»

Подросток положил голову на колени и тихо ответил: «Да уж и не узнаем никогда теперь,

Илюша. И не узнаем – почему матушка такой стала, ну, как ты говорил. А ты мне о Кракове

расскажешь?»

-Обязательно, - Элияху поднялся. «Пошли, Савелий Иванович уже меня обыскался,

наверное».

Из предбанника на них пахнуло паром и вениками, и старик сварливо сказал: «Ты, ежели

работать нанялся, дак работай, а не бегай там, абы где. Ох, молодежь!»

-Хочешь, помоги мне, - предложил Элияху, глядя на очередь, что собралась у боковой

горницы. «Тут, наверное, все с зубами, рвать их придется».

-Ни за что, - Степа поднял ладони, - я уж лучше рисовать буду. Опосля вечерни приходи, у

нас хоша и постно готовят, но вкусно, ты таких грибов, как я делаю, нигде не попробуешь.

-Постно, - это как раз хорошо, - улыбнулся Элияху. Уже пройдя в горницу, доставая свои

инструменты, он вдруг подумал: «Приеду домой, схожу, помолюсь за них. Ну и что, что не

евреи, какая разница. Господи, упокой их в присутствии своем».

-Чирей замучил, - угрюмо сказал стоящий в дверях мужик, показывая на кое-как замотанную

тряпками ногу в грязном лапте.

-Садитесь и показывайте, - велел Элияху, вымыв руки, берясь за нож.

Лодья, осторожно двигаясь в мелкой воде, подходила к пристани, и Федор, положив руку на

плечо сыну, сказал: «Смотри, вон, Степан, рукой нам машет. А это кто рядом с ним?-

мужчина прищурился.

-Так я с батюшкой и не поговорил, - горько подумал Петя. «Да как – вон, в Ярославле, только

и слышно было – мол, предатели, страну полякам продали. Как зайдем в Москву – так всем

им головы отрубим – и Милославскому, и Романову, и Салтыкову».

Юноша взглянул на Кремль, и, искоса разглядывая лицо отца, вздохнул: «А я ведь обещался

Марье. Может, уходом повенчаться? Она согласится, мы ведь любим друг друга. А война как

же? Вдруг убьют меня - что с ней тогда станет?»

Петя вспомнил белокурые, чуть тронутые золотом волосы, синие глаза и вдруг разозлился:

«На все воля Божья. А так – может, дитя родится, у батюшки внук будет. Не могу, не могу я

без нее!»

Федор спустился вниз по деревянному трапу и вдруг замер – рядом с младшим сыном стоял

высокий, широкоплечий юноша в валяной шапке и простом кафтане. «Глаза, - подумал

мужчина. «Ее глаза, Господи, ни у кого я более их не видел. У Пети такие же глаза – ровно

небо северное. Откуда он здесь взялся?»

-Батюшка, - тихо сказал Степан, подняв голову, - сие Илья, ну, Элияху Горовиц, он из

Польши, вести у него есть – про матушку и Марью. Вы послушайте его, пожалуйста.

Элияху посмотрел на огромного, мощного, - будто медведь, - мужчину, - в старом,

прожженном, испачканном кафтане и заметил сзади юношу – вершков двенадцати, тоже

рыжеволосого, с прозрачными, большими, серыми глазами.

-Будто брат мне, - подумал Элияху, - только волосы рыжие. Я и не знал, что люди так похожи

бывают.

-Я сын пани Горовиц, - сказал он, глядя в голубые, с золотистыми искорками, глаза мужчины.

«Она мне говорила, что с женой вашей, пани Эльжбетой, дружила, как вы в Несвиже жили».

Петя взглянул на юношу – у того были вьющиеся, светлые волосы и серьезное, еще совсем

молодое лицо. «Мы со Степаном и то – меньше похожи, - усмехнулся Петя и протянул

Элияху руку: «А я Петр, сын Федора Петровича, старший».

-Рассказывай, - коротко велел мужчина, глядя куда-то вдаль, поверх головы Элияху.

«Увидеть бы ее, хоша на единое мгновение, - вдруг, с тоской, подумал Федор. «Да что там, и

не думай о сем».

Выслушав юношу, он тяжело вздохнул, и, перекрестившись, сказал: «Спасибо тебе. Уж и

отпели мы их, а видишь, как получилось». Федор, на мгновение, прервался, и, обернувшись к

старшему сыну, велел: «Петька, возьми Илюху к нам, в избу, а ты Степан, пойти с ними,

приберись там, еды какой приготовь».

-Да я в банях..., - запротестовал Элияху, глядя на хмурое, будто вырубленное из камня,

лицо. «Даже не дрогнул, - подумал юноша. «Господи, да как он так может?»

-Ну и будешь ходить в свои бани, - коротко ответил Федор. «А жить – у нас будешь, все же, -

угол красивого рта чуть искривился, - мне тебя твоей матери надо вернуть живым и

невредимым. Так что я присматривать за тобой буду, Илья Никитич, ты уж не обессудь.

Идите, - он махнул рукой, - я скоро.

-Куда он? – тихо спросил Элияху, глядя вслед Федору, что поднимался на откос холма.

-Он всегда так, - вздохнул Петя. «Не любит с людьми говорить, ему надо одному побыть.

Батюшка мне рассказывал – как отчим его умирал, на Москве, молодым еще, дак батюшка из

дома ушел, и у Троицкой церкви стоял».

Элияху вспомнил чудные, разноцветные купола, и всю ее – легкую, стройную, упирающуюся

в облака и, помолчав, ответил: «Я понимаю, да».

Федор скинул кафтан, и, устроившись на траве, положив тетрадь в кожаном переплете на

колено – стал рисовать. Она сидела, держа на коленях девочку, положив округлый

подбородок на тонкую, изящную кисть, чуть улыбаясь. Волосы – густые, мягкие, - были

прикрыты большим беретом, низко вырезанное платье открывало начало груди. Марья,