o 0a115616b968c99b

очертания здания, вдруг сказал, не поднимая головы: «Батюшка, а вы меня ругать не

будете?»

-Это, смотря за что, - хохотнул Федор, и, наклонившись над плечом сына, присвистнул: «А

колокольню эту, ты что, с Венеции помнишь? Ты же дитя малое был, как мы уехали оттуда.

Что ты там натворил еще?»

-Помню, - Степа наклонил голову и принялся за ступени у входа в собор. «Я, батюшка, - он

глубоко, тяжело вздохнул, - даже и не знаю, как сказать вам…»

Федор полюбовался нежным, красивым лицом юноши. «Как же этого ученика синьора

Леонардо звали? Больтраффио, да. Святой Себастьян его – одно лицо со Степой, и волосы

такие же, рыже-золотые».

-А ты не говори, - Федор улыбнулся. «Ты парень большой, шестнадцати годов, сам

разберешься – что к чему. Как приедем в Италию – сам жить будешь, ну, там и поймешь –

что тебе по душе-то».

-Я уже понял, - тихо ответил сын, и Федор, взглянув в его лазоревые глаза, ответил: «Ну и

хорошо, Степа».

Марья сидела на постели, скрестив ноги, теребя косу. «Ты меня не ругай, - сказала она

хмуро, избегая взгляда Элияху. «Я думала, так лучше будет, я еще с того года серебро

откладываю».

-Лучше, - он посмотрел на смущенное лицо девочки, и, поднявшись, пройдясь по горнице,

повторил: «Лучше. А то, что батюшка и матушка тебя бы лишились – это как?»

-А то, что Аврааму Господь заповедовал из дома родителей уйти – это как? – дерзко

спросила Марья.

-Язык свой прикуси, - посоветовал ей юноша. «Сказано: «Почитай отца своего и мать свою,

дабы продлились дни твои на земле». И вообще, - Элияху вздохнул, и устало потянулся, -

тебе девять лет, это у тебя, - он помедлил, - пройдет.

-Ничего у меня не пройдет, - зло, шипяще отозвалась Марья. «Твой же дедушка, Никита

Судаков – у него не прошло! И ты мне сам говорил про мужа твоей тети, ну, Эстер – что он

тоже стал евреем».

-Ему за пятьдесят было, - Элияху присел на скамеечку у кровати и велел: «А ну не хлюпай

носом. Бежать – никуда ты не убежишь, я за этим присмотрю, а в Кракове, - он пожал

плечами, - ну, поговори с моим отцом, только он тебе, то же самое скажет, что и я – не для

тебя это».

Марья вскочила с кровати, и, выпрямившись, как струна, вскинув голову, ответила: «А сие не

тебе решать, Элияху Горовиц, и не отцу твоему, а только лишь Богу Единому. И все, хватит

об этом, - она со значением взглянула в сторону двери. «Ночь на дворе, спать пора».

-Марья, - он помялся, - я ведь не хотел тебя обидеть…Просто тебе тяжело будет, совсем

одной, вот и все.

-Справлюсь, - она сморщила изящный носик. «Я что решила, то и делаю, Элияху. А ты, -

алые губы улыбнулись, - езжай в свою Падую, может быть, и встретимся когда-нибудь. Я все

равно, - синие глаза заблестели холодом, - как вырасту, так в Святую Землю отправлюсь,

сего тогда мне никто запретить не сможет. Вот, - она отвернулась к окну, и Элияху, окинув

взглядом горницу, подумал: «Смотри-ка, иконы даже убрала. Только Писание на столе, и

все. И крест, наверняка, не носит».

-Ношу, - услышал он холодный, звонкий голос. «А то матушка спрашивать будет. Ты и сам, -

она рассмеялась, - носишь».

-Это тут, - юноша понял, что покраснел. «Как приеду в Краков – сразу сниму».

-Вот и я тоже, - она все стояла, глядя на купола Крестовоздвиженского монастыря.

«Спокойной ночи, Элияху».

-Спокойной ночи, Марья, - вздохнул он и неслышно закрыл дверь.

Федор налил себе и сыну кваса и сказал, бросив большие руки на бархатную скатерть, что

покрывала стол в крестовой палате: «Ты же, Петька, наверное, думаешь – сердца у меня

нет?»

Юноша смешался и что-то пробормотал. «Хорошо, что я письмо бабушке не начал еще, -

подумал Петя, - а так бы пришлось ему говорить, не дело это – такие вещи от батюшки

скрывать».

-Так вот, - Федор выпил кваса, - есть оно у меня. Только вот… - он оглянулся на закрытую

дверь. Усадьба спала, на дворе перекликались сторожа и Петя, посмотрев на отца, - палата

была освещена единой свечой, сказал: «Вы не беспокойтесь, батюшка, я Марьюшке ничего

не говорил, не знает она…»

-А придется, - мрачно отозвался отец. «Ну да Марья Ивановна у тебя девка умная, поймет.

Так что, - Федор чуть улыбнулся, - все сие дело на вас, Петя, сваливается. Справитесь?»

Юноша вспомнил лазоревые глаза жены, и ее ласковый шепот: «Да я все понимаю,

Петруша, ты езжай, куда государь посылает, а я тут ждать буду, так сладко, когда ты

возвращаешься…»

-Петька! – резко сказал отец. «А ну слушай меня!».

Петя густо покраснел и торопливо ответил: «Мы все, что надо – сделаем, батюшка, и в

тайности, не волнуйтесь, только вот как это обставить…».

-Как обставить, - Федор потянулся мощным телом, - это я тебе расскажу. Сие дело дерзкое и

опасное, но, ежели удастся, - он откинулся на отчаянно заскрипевшую спинку большого

кресла, - то сего мальчика мы спасем. Иван, говоришь?

-Иван, - кивнул Петя.

Мужчина на мгновение закрыл глаза: «Мне же снился он, да. Колыбель с шапкой Мономаха,

пустая, и младенец на виселице. Иван Федорович. Ну, нет, не бывать этому».

-Слушай, и не перебивай, - наконец, сказал Федор, и, выпив еще кваса – стал говорить.

Во дворе Новодевичьего монастыря было тихо, белые, мощные стены едва золотились под

рассветным солнцем.