o 0a115616b968c99b

Юноша посмотрел сверху вниз в большие, синие, доверчивые глаза девочки и подумал: «Как

я мог? Ведь это грех, великий грех. А если бы Марья не прибежала…»

Он помотал головой и услышал подозрительный голос: «А что это ты покраснел?»

-Так, - угрюмо ответил Элияху, - задумался. Что с Лизаветой Петровной?

-Голова у нее кружилась, и кровь выплюнула, - Марья, на мгновение, приостановилась: «А

если матушка умрет?», - пронеслось у нее в голове. «Нет, нет, даже думать об этом нельзя,

Элияху здесь, он поможет. Я с ним поговорю, вот. В тайности, он меня не выдаст».

Девочка облегченно вздохнула, и, остановившись перед высокими, мощными воротами

усадьбы, - постучала в наглухо запертую дверь с узкой прорезью.

Лиза подняла голову с подушки и слабо улыбнулась: «Илюша…, Да мне лучше уже, я

вставать собиралась».

Элияху оглядел красивую, прибранную опочивальню, с персидскими коврами на полу, и

большой, под шелковым пологом кроватью. Невестка сидела, держа руку свекрови, и

юноша, посмотрев на бледное, с темными кругами под глазами, лицо Лизы, подумал: «А

ведь и вправду – больной выглядит. Что же с ней случилось такое?»

-Даже и не думайте, Лизавета Петровна, - юноша сбросил кафтан, и, засучив рукава

рубашки, вымыв руки в принесенном Марьей тазу, велел: «А ну ложитесь, пусть Марья

Ивановна тут останется, а вы – он повернулся к Степе и Марье, - в свои горницы идите, надо

будет – позовем вас».

Девочка закатила глаза и дернула брата за руку: «Ну, что стоишь?».

Степан посмотрел на купола Крестовоздвиженского монастыря, что виднелись в окне, и,

вздохнув, поцеловав мать в лоб – вышел.

-Я к себе, работать, - хмуро сказал он сестре, и, опустив засов на дверь горницы,

прижавшись к ней спиной, подумал: «Господи, все равно – сердце колотится. Но как хорошо,

как хорошо…, - Степа опустил горящее лицо в ладони и вспомнил нежный, тихий шепот: «Я

по тебе скучать буду, милый...».

Юноша, не глядя, потянулся за альбомом, и, опустившись на деревянный пол, стал

набрасывать его лицо – по памяти.

Элияху вышел из опочивальни, и, прислонившись к бревенчатой стене, подумал: «Да что же

такое с Лизаветой Петровной? Жара нет, даже наоборот – вся в поту холодном, тошнит ее и

голова кружится. Говорит, что ела, как обычно – а все остальные здоровы. Может, того

лекаря из Немецкой слободы позвать, что меня выхаживал?»

Он, уже, было стал натягивать валяную шапку, как дверь скрипнула, и юноша услышал

свистящий шепот Марьюшки: «Илья Никитич! Она травы пьет!»

-Что за травы? – насторожился юноша.

-Не знаю, - Марьюшка помотала красивой головой, убранной расшитой жемчугами кикой. «Я

видела, как она их заваривала, утром рано. Я думаю, - девушка густо покраснела, и,

оглянувшись, привстав на цыпочки, что-то зашептала Элияху на ухо.

-Спит Лизавета Петровна сейчас? – коротко спросил Элияху, выслушав Марью. Та кивнула и

добавила: «Они, наверное, в ее шкатулке лежат, принести?».

Элияху взвесил на руке атласный мешочек, и, раскрыв его, вдохнув горький, щекочущий

ноздри запах, сказал: «Так, Марья Ивановна, мне кое-куда отлучиться надо. Лизавете

Петровне есть, ничего не давайте, водой выпаивайте, как я и велел. Тошнить будет – ничего

страшного».

Марьюшка кивнула, и, все еще зардевшись, спросила: «А что это за травы-то?».

-Так, - хмуро сказал Элияху, попробовав на зуб горьковатый порошок, - разные травы. Я

скоро буду.

Он, было, стал спускаться вниз, по узкой деревянной лестнице, как увидел каштаново-рыжий

затылок. Марья сидела, привалившись к стене, держа на коленях раскрытое Писание.

Юноша устроился рядом, и, скосив глаза на страницу, прочитал: «Откуда придет мне

помощь? Помощь мне – от Господа, создавшего небо и землю».

Элияху внезапно вспомнил прохладную, каменную синагогу в Казимеже, предутренний туман

на улицах, и тихий голос отца: «Господь сохранит тебя от любого зла, сбережет твою душу.

Господь хранить тебя будет на выходе и при возвращении, – отныне и вовеки».

-Сохранит от любого зла, - твердо сказал он, беря руку Марьи. «Не бойся, пожалуйста».

Она наклонилась, и, поцеловав черные буквы на пожелтевшей бумаге, вздохнула: «Ты меня

выслушай, Элияху. Я быстро».

Федор выехал на Воздвиженку, и, прищурившись, сказал сыну: «Смотри-ка, Илюха у ворот

наших стоит. Уж не заболел ли кто, не приведи Господь? – он перекрестился на купола

монастыря. Заходящее солнце окрасило их огненным, расплавленным золотом, в

зеленовато-лиловом, нежном небе кружили птицы, сзади скрипели телеги, и Федор, подгоняя

коня, вдруг подумал:

-А ежели и вправду – то мое дитя? Как же ты можешь, пусть не хотел ты его, пусть не знал, -

он на мгновение поморщился, как от боли, - но все равно, дитя на смерть обрекать? Оно-то в

чем виновато? Даже если и не мой сын – нельзя так.

Он вздохнул и, бросив поводья, потерев лицо руками, сжал зубы, чтобы не выругаться.

-Ты иди, - сказал Федор сыну, спешиваясь неподалеку от ворот усадьбы. «Илюха, видно,

давно ждет, вон, лицо, какое усталое. Сейчас поговорю с ним, и догоню тебя».

Петя взял под уздцы лошадей и, обернувшись, посмотрел на отца. «Зачем я ему это сказал?