o 0a115616b968c99b

Степа посмотрел на него, и тихо ответил: «Летом, да».

-Я тебе икону написал, - на смуглых щеках появился легкий румянец. «Ну да я не такой

мастер, как ты, но все равно..., Стефана Первомученика, небесного покровителя твоего, -

Вася опять вздохнул и, не глядя на Степу, добавил: «Маленькая, удобно в дорогу брать».

Степан сглотнул, и попросил: «Можно?».

Он, едва дыша, принял иконку, и взглянул на архидиакона Стефана. Тот стоял, - невысокий,

легкий, с прямой спиной, откинув рыжеволосую, кудрявую голову, держа в изящной руке

пальмовую ветвь. Лазоревые глаза великомученика смотрели прямо на Степу и тот, наконец,

сказал: «Господи, Вася, красота, какая. Спасибо, спасибо тебе».

На келарне было тихо, и Степа, вдруг, погладив икону, посмотрев на приятеля, рассмеялся:

«У тебя сметана, дай-ка».

Он подошел ближе, и, подняв руку, стерев с нежной щеки белый след, вздрогнул и, не

отнимая пальцев, сказал: «Вася…»

-Прости, - карие глаза наполнились слезами и юноша отстранился. «Я не буду, не буду, я не

знаю, что это на меня нашло...

-То же, что и на меня, - твердо ответил Степа. Он, наклонившись, поцеловал темно-красные,

сладкие губы – долго, медленно.

-Господи, как сердце колотится, - подумал юноша. «Господи, как хорошо, так вот оно, вот, как

бывает…, Какое счастье».

-У меня еще никогда..., - услышал Степа робкий, прерывающийся голос, и, устроившись

рядом, прижавшись горящей щекой к его руке, ответил: «У меня тоже, милый. Теперь ты

меня поцелуй, ладно?»

Вася улыбнулся, и, погладив его пальцы, прикоснувшись к ним губами, выдохнул: «Да!»

Лиза вышла на крыльцо, и, окинув хозяйским взглядом двор, сказала: «Ну, коли батюшка, и

Петя не сегодня-завтра возвращаются, надо нам с вами уже и сборами заняться».

Она внезапно подняла руку, и, отерев холодный пот со лба, неразборчиво проговорила:

«Голова..., болит. И кружится сильно...»

-Матушка! – испуганно сказала Марья. «Матушка, пойдемте в горницы, вам лечь надо».

Лиза внезапно закашлялась, и, упав на колени, дергая спиной, выплюнула на деревянные

ступени крыльца сгусток крови.

-Лизавета Петровна! – невестка опустилась рядом, - Лизавета Петровна, руку мою возьмите,

я помогу вам. А ты, Марья, - она обернулась к девочке, - беги что есть духу на Чертольскую

улицу, Илюша там сегодня, приведи его сюда!

Марья кивнула, и, перекинув на грудь толстую, каштаново-рыжую косу, поцеловала мать в

щеку: «Сейчас Илюша вам поможет, матушка, а вы отдыхайте, пожалуйста!»

Лиза кивнула головой и часто, болезненно задышала.

Марья бросила один взгляд на мертвенно-белое лицо матери, и, проскользнув в открытые

холопами ворота – бросилась вниз по шумной, многолюдной Воздвиженке.

Элияху зевнул, и, закинув руки за голову, открыв глаза, подумал: «Все же хорошо здесь, у

Никифора Григорьевича на харчах. И выспаться можно, вся работа по ночам. Однако, - он

повернул голову и посмотрел на полуденное солнце в окошке светелки, - надо и вставать, в

избу-то опосля обеда народ приходить начнет».

Он поднялся, и, быстро умывшись, потянувшись, высунулся в окно. «Опять же - Элияху

посмотрел на быстро бегущий, разлившийся по-весеннему ручей, - и баня тут своя, в

городские все же ходить опасно, мало ли что».

Дверь стукнула и томный голос сказал: «Квасу вам принесла, Илья Никитич, и пирогов тако

же – с луком зеленым. У всех мясоед, а вы опять поститесь, или что отмолить хотите?»

Он взглянул на черные, заплетенные в толстые косы волосы, на синие, огромные глаза и

хмуро сказал: «Спасибо, Василиса Ивановна».

Алые губы улыбнулись. «Одним спасибом сыт не будешь, Илья Никитич, хоша бы

приголубили разок, али не нравлюсь я вам?».

От нее пахло свежеиспеченным хлебом. Василиса пристроила пироги на простом столе и

подошла к нему.

-Я же вам который раз говорю, Илья Никитич, - девушка отставила руку в сторону и

полюбовалась сапфировым перстнем, - сие прихоть моя, ничего вам стоить не будет, и

Никифор Григорьевич не рассердится, коли узнает, зря вы, что ли ему помогаете?

-От князя Пожарского, - кивнула она на перстень и, обнажив белоснежные зубы,

рассмеялась: «Вот он – пущай платит, и другие бояре – тако же, а я – она внезапно закинула

руку ему на шею, и рукав шелковой сорочки спустился до локтя, - я, Илья Никитич, и

сердцем любить умею, коли меня любят.

-Василиса Ивановна, - пробормотал он, - я прошу вас, не надо...

-Не надо, - задумчиво повторила девушка и, прижавшись к нему острой, высокой грудью,

опустив руку вниз, усмехнулась: «Вижу, вижу, Илья Никитич, не надо».

За пестрядинной занавеской раздались легкие шаги и мужской голос позвал: «Илюша, ты

встал уже?»

Василиса мгновенно шмыгнула в соседнюю горницу, а Элияху, стиснув зубы, плеснув

ледяной водой в пылающее лицо, ответил: «Да, Никифор Григорьевич».

Марья стояла в дверях кабака, и, бросившись к нему, схватив его за руку, выдохнула:

«Матушке плохо, пойдем, пойдем скорее!»

Он взял нежную, сильную, маленькую ладошку и спокойно ответил: «Ты только не волнуйся.

Я тут, и все будет хорошо».

-Я знаю, - ответила Марья, когда они уже шли вверх по ручью, к Воздвиженке. «Я знаю,

Элияху».