o 0a115616b968c99b

-Вы вот что, пока обеда ждем, дайте мне бутылку красного и перекусить что-нибудь. Ну, там,

половину зайца, что найдете. Держите, - он бросил ему мешочек с золотом, и, опустившись в

большое, заскрипевшее кресло, устало улыбнулся: «Вы не бойтесь, я с юношеских лет,

какую мебель ломаю, так сам ее и чиню».

-Ну что вы, что вы, - захлопотал трактирщик. «Сейчас принесу вам вина, - он подмигнул, - у

меня еще со времен, как испанцы тут хозяйничали, осталось кое-какое, старое».

-Рады вы, что выгнали их? – вдруг спросил Федор.

-Ну как выгнали, - трактирщик пожал плечами, - в Брюсселе, сами знаете, двор, у нас свой

штатгальтер, Альбрехт Австрийский, и жена у него – дочь короля Филиппа, но все же, - он

приостановился, - хоть мы тут тоже – католики, но лучше уж своей головой думать, чем

ждать, пока испанцы за нас все решат. Сейчас все будет готово, месье.

-Альбрехт Австрийский, да, - Федор протянул ноги к огню. «Надо будет Степу отсюда в

Антверпен отвезти, там же его придворный живописец, этот Рубенс. Хвалили его. Пусть зиму

у него позанимается, пока я тут с замком вожусь. Марья обратно в Амстердам поедет, а

Лиза пусть при мне будет, - он чуть улыбнулся, и, приняв от трактирщика бокал,

почувствовав на губах терпкий запах дуба и солнечное, летнее тепло – закрыл глаза.

Она оторвалась от его губ, и, прислонившись к стене, тяжело дыша, чуть не плача, шепнула:

«Господи, что же я делаю...»

-То, чего мы оба хотим, - он нежно, осторожно снял с нее, берет, и, распустив каштановые

косы, расстегивая маленькие, бархатные пуговицы на скромном воротнике платья, попросил,

наклонившись к ее уху: «Пожалуйста...»

-Какая шея, - подумал он, увидев в неверном, туманном свете раннего утра, - все еще спали,

- жемчужное, ослепляющее сияние. Он отодвинул прядь мягких волос и, чуть коснувшись

губами этого белого, нежного, шепнул: «Не бойся».

-Нет, нет, - изнеможенно сказала она, и внезапно оказалась вся в его руках. Он услышал, как

бьется ее сердце, - беспорядочно, растерянно. Наверху заплакал ребенок, и Мирьям,

высвободившись, не оборачиваясь, - побежала по узкой, деревянной лестнице.

Он повертел бокал, казавшийся в его руке игрушкой, и, усмехнувшись, глядя на темное

золото пламени в камине, тихо сказал себе: «Будет моей».

Степа остановился на мосту через реку и присвистнул: «Никогда такой воды бурной не

видел, ну да, - он поднял голову, - тут же горы. Красиво как, батюшка рассказывал об Альпах,

следующим летом и увижу их уже, когда в Италию поедем».

Он подышал на руки, и, вынув из кармана короткого, тонкой шерсти, изящного плаща,

альбом, пристроившись на перилах, стал рисовать, изредка поглядывая в сторону башни

серого камня, что возвышалась на холме.

Юноша вдруг прервался, и, откинув назад рыжеволосую, красивую голову, усмехнулся:

«Студия господина Рубенса, значит. То-то Бальтазар так расстроился, когда я ему об этом

сказал». Степа пожал плечами: «Значит, там, в Антверпене, весело, учеников много. Вот и

хорошо, - красивые, алые губы чуть улыбнулись.

-А как можно заставить их позировать? – Степа склонился над медной клеткой с ящерицами.

«Они же расползутся все».

-Я и не заставляю, - хмыкнул Бальтазар ван дер Аст. «Сижу у клетки и рисую, бывает,

целыми днями, чтобы набить руку. У них же совсем другая анатомия, - старший юноша

рассмеялся. «А потом, когда пишу картину – просматриваю свои эскизы».

-Они очень красивые, - восхищенно сказал Степа, разглядывая ящериц – коричневых,

темно-зеленых, поблескивающих на осеннем солнце.

Окна студии Бальтазара выходили на Зингель, и Степа, подойдя к распахнутым ставням,

устроившись на подоконнике, взял нежными пальцами одну из ракушек, что лежали в

серебряной шкатулке.

-И эти тоже, - он полюбовался изгибами - красивые. Тебе их из южных стран привозят?

Моряки?

-Бывает, - Бальтазар отложил кисть и присел рядом с ним,- а бывает, я их сам на море

собираю, тут же недалеко.

Степа посмотрел на влажное, низкое небо, на серую воду канала, и услышал его тихий

голос: «У тебя волосы – как будто осенние листья, Стефан. Такая красота...

Юноша лукаво улыбнулся и, отложив ракушку, посмотрев на натюрморты, что стояли у стен

мастерской, спросил: «А почему ты никогда не рисуешь людей?»

-Я, - серьезно ответил Бальтазар, откинув со лба каштановый локон, подперев подбородок

кулаком, с зажатой в нем кистью, - просто еще не встречал человека, которого бы хотел

написать. А теперь встретил, Стефан.

Юноша посмотрел в серые, большие глаза и вдруг рассмеялся: «Возьми меня с собой, когда

в следующий раз поедешь на море, Бальтазар. Я бы тоже хотел, - Степа помолчал, и

взглянул на ракушки, - увидеть красоту.

Художник наклонился и, проведя губами по белой, пахнущей красками ладони, ответил:

«Тебе достаточно просто посмотреться в зеркало, Стефан».

Степа посмотрел на рисунок и пробормотал: «Неплохо, очень неплохо, не стыдно батюшке

показать. Хотя, конечно, лица интереснее. Надо будет бабушку нарисовать, как она приедет,

на той иконе, что руки Федора Савельевича – такая красавица, что я и не видел никогда».

-Ты что тут сидишь? – раздался звонкий девичий голос. Марья показала ему букет осенних