o 41e50fe5342ba7bb

урывками. Самым трудным было уместить огромный материал в 18 листов — больший

объем для монографий не разрешался. Я посчитал, сколько печатных знаков придется

на каждый из 150 параграфов, взял тетрадь в клетку и на 150 разворотах вычертил

рамку, в которую должно было уместиться ровно столько знаков — по три буквы в

клеточке. Так, вписываясь в эту рамку, я и сделал книгу: вот польза от ограничений и

самоограничений, без них текст расплылся бы и ничего не вышло. Большие и малые

поэты выстраивались плечом к плечу и не мешали друг другу. Времена были строгие, эмигрантов поминать не разрешалось (десятью годами раньше еще было можно), вместо «у Ходасевича» приходилось писать «у одного поэта», а о поэтах самиздата я и

сам ничего не знал.

Через 15 лет книгу собрались переиздавать. Все переменилось, главными в XX веке

стали считаться именно эмигранты и бывшие самиздатцы, а официозные поэты

359

советского силлабо-тонического истеблишмента стали как бы пустым местом. Но я не

З А П И С И и в ы п и с к и

стал ничего менять — только добавил эпилог «Стих как зеркало постсоветской

культуры». Отделять хорошие стихи от плохих — это не дело науки; а отделять более

исторически значимые от менее значимых и устанавливать сложные связи между ними

— для этого еще «не настала история», как выражался К Прутков. В каждой

исторической эпохе сосуществуют пережитки прошлого и зачатки будущего; разделить

их с уверенностью можно, только глядя из будущего. Я на это не решаюсь — мне

больше по плечу роль того мертвого, которому предоставлено хоронить своих

мертвецов. Пусть это расчистит поле для работы будущих стиховедов.

ПЕРЕВОДЫ

Почему я не пишу оригинальных сочи-

нений? Вероятно, потому что рас-

суждаю, как старушка у Булгакова: ■>А

зачем он написал пьесу?разве мало

написано? век играй, не переиграешь».

Из анкеты

Я — филолог-классик, переводить мне приходилось почти исключительно греческих и

латинских поэтов и прозаиков. По традиции этими переводами занимаются только

филологи, всеядным переводчикам такая малодоходная область неинтересна. Так

называемые большие поэты в нашем веке тоже обходят ее стороной. Есть исключения: для одной книжки избранных стихов Горация фанатичный Я. Голо- совкер заставил

перевести по нескольку стихотворений не только И. Сельвинско- го, но и Б.

Пастернака. Переводы получились хорошие, но нимало не выбивающиеся из той же

традиции, заданной стилем переводчиков-филологов. Любопытно, что в другой не

менее специальной области — в переводах из арабской и персидской классики —

положение иное: там большинство переводов делается (или, по крайней мере, делалось) приглашенными переводчиками-поэтами, работавшими с подстрочника, без

филологической подготовки. Вероятно, в такой системе были и плюсы, но требования

к точности стихотворного перевода на восточном материале заметно ниже, чем на

античном. Наверное, это значило, что Восток, даже классический, был актуальнее для

советской культуры, чем античность. Об этом я слышал и от ориенталистов, и от

мастера, много переводившего как с античных подлинников, так и с восточных

подстрочников, — от С. В. Шервинского.

(Часто говорят переводчик должен переводить так, чтобы читатели воспринимали

его перевод так же, как современники подлинника воспринимали подлинник. Нужно

иметь очень много самоуверенности, чтобы воображать, будто мы можем представить

себе ощущения современников подлинника, и еще больше — чтобы вообразить, будто

мы можем вызвать их у своих читателей. Современники Эсхила воспринимали его

стихи только со сцены, с песней и пляской, — этого мы не передадим никаким

переводом.)

Кроме привычки к точности переводчик-филолог знает лучше других — или, по

крайней мере, должен знать — еще одно правило, на этот раз — противодействующее

точности. Его сформулировал в начале этого века бог классической филологии У

Виламовиц-Мёллендорф: «Не бывает переводов просто с языка на язык — бывают

переводы только со стиля на стиль». Тот, кому кажется, что он переводит без стиля, просто честно и точно, все равно переводит на стиль, только обычно на плохой, расхожий, казенный. Виламовиц предлагает в доказательство блестящий эксперимент, который был по силам только ему. Как перевести древнегреческими стихами «Горные

вершины...» Гете? Язык — мертвый; как ни вырабатывай на нем новый стиль, он все

равно получится мертвый. Значит, нужно выбирать готовый стиль из имеющегося

запаса. Подходящих оказывается два: во-первых, архаическая лирика (благо фрагмент

360

VI