o 41e50fe5342ba7bb

испорченности. Кажется, что-то удалось, хотя перевод мучился в издательстве

«Литературных памятников» много лет.)

У А. Тойнби есть замечательный эксперимент он перевел сборник отрывков из

греческих историков, до предела модернизовав их стиль — введя сноски, скобки и тот

лексический волапюк, в котором греческая агора — это пьяцца, а самоубийство Катона

— харакири. А Уэйли переводил японские пьесы Но, убирая из них все

трудновыговариваемые названия и малопонятные реалии. Для первого знакомства с

чужой культурой это необходимый этап. У нас таких облегченных переводов —

приближающих не читателя к подлиннику, а подлинник к читателю — почти что нет

(разве что для детей). Мне бы хотелось перевести какое-нибудь античное сочинение в

двух вариантах: для подготовленного читателя и для начинающего. Интересно, какая

получится разница?

Самый дорогой мне комплимент от коллеги-филолога был такой: «У вас по языку

можно почувствовать, какие стихотворения были в подлиннике хорошими, а какие

плохими». «Хорошие» и «плохие» — понятия не научные, а вкусовые. Фраза «Какие

хорошие стихи прочитал я вчера!» — значит очень разные вещи в устах человека, который любит Бродского и который любит Евтушенко. Как филолог, я по самой

этимологии своей специальности должен любить всякое слово, а не избранное. Я уже

вспоминал слова Хаусмена: «Кто любит Эсхила больше, чем Мани- лия, тот не

настоящий филолог». И все-таки мне пришлось однажды испытать ощущение, что

между плохими и хорошими стихами разница все-таки есть. Я переводил впрок

стихотворные басни Авиана (басни как басни, что сказать?), как вдруг выяснилось, что

в книге понтийских элегий Овидия, которую мы с коллегой сдавали в издательство в

переводе многих переводчиков, одна элегия случайно оказалась забытой. Пришлось

бросить все и спешно переводить ее самому. Одним шагом ступить от

нравоучительных львов и охотников к «На колесницу бы мне быстролетную стать

Триптолема!..» — это был такой перепад художественного впечатления, которого я

никогда не забуду.

Самыми трудными с точки зрения точности для меня были два перевода, на ред-

кость непохожие друг на друга.

Один — это «Поэтика» Аристотеля. Здесь точность перевода должна быть бук-

вальной, потому что каждое слово подлинника обросло такими разнотолкования- ми, что всякий выбор из них был бы произволен. А стиль «Поэтики» — это стиль

конспекта «для себя», в котором для краткости опущено всё, что возможно и не-

возможно. Перевести это дословно — можно, но тогда пришлось бы рядом приложить

для понятности развернутый пересказ. Я постарался совместить это: переводил

дословно, но для ясности (хотя бы синтаксической) вставлял дополнительные слова в

угловых скобках: пропуская их, читатель мог воспринять стиль Аристотелевой

записной книжки, а читая их — воспринять смысл его записи. Так как греческий

синтаксис не совсем похож на русский, то пришлось потратить много труда, чтобы

сделать такое двойное чтение возможным. Такой же точности требовал от меня и

перевод «Поэтики» Горация: один раз, для научной статьи, я сделал его в прозе, другой

раз, для собрания сочинений Горация, — в стихах; было бы интересно сравнить по

объективным показателям («коэффициент точности», «коэффициент вольности»), велика ли между ними разница. Такой же точности требовал и перевод «Жизни и

мнений философов» Диогена Лаэртского: каждому слову греческой философской

362

VI

терминологии должно было соответствовать одно и только одно слово перевода, даже

если у разных философов этот термин обозначал разные вещи. Надежной традиции, на

которую можно было бы опереться, не оказалось, многие термины приходилось

придумывать самому. Многозначность греческих слов иногда приводила в отчаяние.

Как перевести «логос»? Т. В. Васильева нашла гениальный русский аналог его

многозначности: «толк»; но у этого слова — сниженная стилистическая окраска, применительно к ней пришлось бы менять всю терминологическую лексику снизу

доверху, на это я не решился.

(«Коэффициент точности» — это процент слов подлинника, сохраненных в пе-

реводе, «коэффициент вольности» — процент слов перевода, добавленных без всякого

соответствия с подлинником; их можно рассчитать отдельно для каждой части речи —

будет видно, что переводчики стараются сохранять существительные и вольничать с

остальными словами, им важнее, «о чем», чем «что* сказано. Это позволяет точно

подсчитать, во сколько раз Брюсов переводил точнее Бальмонта или Вяч.Иванова.

Особенно это видно на переводах с подстрочника. Был закрытый конкурс переводов из