o 41e50fe5342ba7bb

Саломеи Нерис с двух, общих для всех, подстрочников; кончился провалом, ни одной

первой премии. Моя ученица В. В. Настопкене сделала подсчеты по этому редкостному

материалу — самые точные переводы оказались самыми безобразными. Из этого

следует, что «точный» и «хороший» — вещи разные, что, впрочем, и без того было

известно. Когда меня спрашивают: «Где изложена ваша методика измерения точности

перевода?», я отвечаю: «В статье В. В. Настопкене в вильнюсском журнале

«LiteratQra», 1981.)

А другим переводом, требовавшим особенно высокой точности, был «Центон»

Авсония, римского декадента IV в.: эпиталамий в полтораста строк, составленный

целиком, как мозаика, из полустиший Вергилия. При дворе справлялась свадьба, император написал в честь ее стихи и предложил Авсонию сделать то же. Написать

лучше императора было опасно, а написать хуже было, вероятно, очень трудно.

Авсоний вышел из положения, сложив свои стихи сплошь из чужих слов, чтобы можно

было сказать: «Если получилось хорошо, то это вина не моя, а Вергилия».

Художественный эффект здесь, понятным образом, в том, что одно и то же полустишие

в новом контексте воспринимается на фоне воспоминаний о его старом контексте. У

римских читателей такие воспоминания сами собой подразумевались, у русских их не

было и быть не могло. Значит, к каждому полустишию ав- сониевского центона я

должен был мелким шрифтом перевести две-три строки Вергилия, в которых это

полустишие звучало бы дословно так же, а означало бы совсем другое. Конечно, интереснее всего было бы взять эти строки из старых русских переводов Вергилия. Но

тут-то и оказалось, что почти нигде это не возможно: когда поэты переводили

«Энеиду» целиком, держа в сознании сразу большой ее пассаж, то для его общей

выразительности они сплошь и рядом жертвовали как раз той мелкой полустишной

точностью, которая была мне необходима. Чем более легок и удобочитаем был перевод

«Энеиды» в целом, тем менее он был пригоден для использования в переводе

авсониевского центона. В. Брюсов, взявшись за свой принципиально-буквалистический

перевод «Энеиды», объявил, что его цель — в том, чтобы любую цитату можно было

давать по его переводу с такой же уверенностью, как по подлиннику. Но и он этого не

добился: старый Фет в своем переводе без всяких деклараций умел быть буквальнее.

Для меня это было яркой иллюстрацией такого важного теоретического понятия, как

«длина контекста» в переводе — или, предпочел бы я выразиться, «масштаб точности».

А с точки зрения стиля самым трудным для меня оказался самый примитивный из

моих авторов — Эзоп. Не случайно каждая национальная литература имеет золотой

фонд пересказов Эзопа и никаких запоминающихся переводов Эзопа. Таков уж

басенный жанр, к стилю он безразличен, и стилизатору в нем почти не за что

ухватиться. Как мне написать: «Пастух пошел в лес и вдруг увидел...» или «Пошел

363

пастух в лес и вдруг видит...»? По-русски интонации здесь очень различны, но какая из

З А П И С И и в ы п и с к и

них точнее соответствует интонации подлинника, — я недостаточно чувствовал

оттенки греческого языка, чтобы это решить. Пришлось идти в обход выписать по

межбиблиотечному абонементу большую испанскую монографию о лексике

эзоповских сборников, по ней разметить с карандашом в руках всего Эзопа —

аттицистические слова красным, вульгаризмы синим, промежуточные формы так-то и

так-то — и потом в тех баснях, которые больше рябили красным, писать: «Пастух

пошел в лес...», а в тех, которые синим, — «Пошел пастух в лес...» Мне это было

интересно; не знаю, было ли полезно читателю.

Два перевода, которыми я, пожалуй, больше всего дорожу, официально даже не

считаются моими. Это две книги Геродота, «перевод И. Мартынова под ред. М. Гас-

парова», и семь больших отрывков из Фукидида, «перевод Ф. Мищенко — С. Жебе-

лева под ред М. Гаспарова». Делался сборник «Историки Греции»: Геродот, Фуки- дид, Ксенофонт. Обычно историческую прозу переводят как документ все внимание —

фактам, никакого — стилю. Мы с покойным С. А. Ошеровым хотели представить ее

как художественную, а для этого — показать разницу между стилем трех поколений и

трех очень индивидуальных писателей. «Анабасис» Ксенофонта Оше- ров сам перевел

заново, современным нам языком, замечательно правильным и чистым. Фукидида

взяли в переводе 1887 г. (выправленном в 1915 г.), Геродота — в переводе 1826 г., со

всеми ощутимыми особенностями тогдашнего научно-делового стиля. Историко-

стилистическая перспектива возникала сама собой. Но оставить их без редактуры было

нельзя. Геродот писал плавными фразами, а Мартынов то и дело переводил его