o 746a5c7ff3383046

сыновья для своих родных матерей. При этом она ввела нас в комнату Петровского.

Вера с удивлением спросила, как он может жить и заниматься в такой крохотной,

полутемной конурке. Хозяйка рассказала нам следующее. Она сдала ему внаймы

лучшую, самую большую комнату в своей квартире, в которой он и поселился. Но

когда он прожил у них несколько дней и увидал, что обе ее дочери занимались в

полутемной комнате, а третья служит спальнею и столовою для всей семьи

(квартира состояла всего из трех комнат), он настоял, чтобы она переселила своих

дочерей в его комнату, а сам перешел в полутемную на том якобы основании, что;

днем его никогда почти не бывает дома, а при искусственном освещении все равно,

в какой комнате заниматься. Эту комнатюрку, занимаемую Петровским, хозяйка

считала настолько плохою, что не находила даже возможным сдавать ее внаем.

Когда Петровский занял ее, она обрадовалась этому и назначила за нее плату

наполовину меньше той, которую он условился платить ей за хорошую комнату, но

он не согласился на это и продолжает ей платить за эту плохую комнату по

условленной цене, как за первую, им нанятую. Но этого мало: младшую дочь

хозяйки Петровский приготовил в первый класс женского училища для

приходящих, в котором обучалась и старшая ее девочка, до сих пор, почти

ежедневно, следит за занятиями ее обеих дочерей, объясняет им все, чего они не

понимают, снабжает их книгами для чтения и проверяет, читают ли они их.

Хозяйка, когда стала передавать нам о том, как Петровский приходит ей на помощь

решительно во всем,-- не выдержала и закончила свой рассказ, обливаясь слезами.

Она по бедности может лишь очень маленькое жалованье платить дворнику,

который вследствие этого небрежно выполняет свои обязанности. И вот, когда

необходимо, Петруша нарубит ей дров, даже помои вынесет, решительно ничем не

брезгает.

-- А когда мне делается совестно, что он работает, как чернорабочий, да еще

бесплатно, он меня же еще бранит на чем свет.

Затем хозяйка выдвинула ящик его письменного стола и показала нам объявление,

крупно написанное рукою Петровского на целом листе, которое он, когда уходит из

дому, прикрепляет на видном месте, чтобы каждый, приходящий к нему, мог его

прочесть. Объявление гласило: "Папиросы в столе, чай, сахар и булки в комоде,

неимущие могут всем пользоваться беспрепятственно". И пользуются так,--

говорила хозяйка,-- что ему, бедненькому, часто самому не остается для другого

дня. Вот потому-то она, по уходе его, когда знает, как теперь, что у него припасов

осталось немного, а до получки денег еще далеко, потихоньку от него и прячет в

стол его объявление.

Этот рассказ просто поразил меня. Я и представить себе не могла, что

"Экзаменатор", бесцеремонно навязывающий свои знания, столь дерзко

высказывающий в глаза всем нелестные мнения, эта бочка, точно порохом набитая

идеями и фразами, которые он разбрасывал, не обращая внимания на то, как это

подчас дико, комично и неприятно для Других, мог быть такою прекрасною

личностью. Но мне скоро пришлось убедиться в том же и относительно многих

других молодых людей обоего пола: несмотря на то что они, как и Петровский,

выражали свои мысли и взгляды весьма фразисто, они, как и он, оказывались

альтруистами, людьми, у которых слово не расходится с делом. Может быть,

молодежь того времени потому так и склонна была к высокопарным выражениям,

что с фразами из гражданского] и общественного лексикона многие тогда только

что познакомились. Как бы то ни было, но я на деле нередко убеждалась в том, что

для многих высказываемое торжественно и искусственно было не голыми

догматами катехизиса шестидесятых годов, а жизненными идеалами,

всосавшимися в плоть и кровь, овладевшими их сердцами и всеми помыслами.

Глава XIX

РАЗДЕЛ СЕМЕЙНОГО ИМУЩЕСТВА

Положение членов моей семьи после крестьянской реформы. -- Второй брак моей

сестры.-- Ее муж П. П. Лаговский

Прежде чем описывать мое пребывание в деревне, я должна сказать хотя

несколько слов о судьбе членов моей семьи после уничтожения крепостного права,

с которыми я познакомила читателей в первых очерках этой книги.

Года за два до окончания мною институтского курса моя мать переехала в

Бухоново, имение своего брата, которым она управляла. Что же касается своего

собственного поместья -- Погорелое, то, поставив в нем хозяйство весьма разумно

и добропорядочно, она в 1861 году поселила в нашем доме своего старшего сына,

моего брата Андрея, который в это время был уже женат и оставил военную

службу. Матушка не пожелала жить с молодыми, и, как только они переехали в

Погорелое, она немедленно и навсегда переселилась в Бухоново, выстроив в нем

для себя хибарку на скорую руку. Я так называю ее жилище потому, что его нельзя

было считать ни домом, ни хатой: оно состояло из двух крестьянских изб,

разделенных сенями, в углублении которых была устроена крошечная кухонька. В

каждой из этих изб было по одной комнате, разделенной перегородкой, не

доходящей до потолка. Таким образом, в доме было две комнаты или четыре