o 8b191ad8675a2039

Джакомо посмотрел на корзинку с земляникой и опустил пистолет. «Каждый верит в то, во

что он хочет верить», - горько сказал себе Бонкомпаньи. «Ну не могу я ее убить, не могу».

-Я понимаю, - сказала жена, глотая слезы, - после такого ты не сможешь со мной жить. Она

потянулась за платьем: «Я попрошу Его Святейшество аннулировать наш брак, и уйду в

монастырь».

-Ну что ты, - испуганно сказал Джакомо, останавливая ее, - не надо, милая. Это же не твоя

вина. Ну, иди сюда, бедненькая моя, - он привлек ее к себе и стал целовать. «Все будет

хорошо, я его убью, не волнуйся».

-Спасибо, - всхлипнула Констанца и прижалась к мужу. «Ты такой смелый, Джакомо».

Он только вздохнул, обнимая жену.

-Сэр Томас, вы ранены! – озабоченно сказал Петя, помогая капитану спешиться. «Надо

перевязать».

-Ерунда, царапина, - отмахнулся тот. «Чьи это корабли?» - указал он на паруса, белеющие

над рейдом.

-Короля Себастьяна, - ответил Сандерс. «Сэр Томас, у нас затруднения…».

-Потом, - отмахнулся Стакли и закричал: «Ребята, ну зачем вам эта вонючая Ирландия! Там

ни золота, ни женщин! Поехали бить неверных, у них богатства побольше будет».

-Что он делает? – побледнел Сандерс. «Остановите его!».

-Я здесь при чем? – пожал плечами Петя, рассматривая свои отполированные ногти. «Я

финансист, а не военный. Вы, впрочем, тоже, святой отец».

Толпа наемников ушла вслед за Стакли в порт.

-Какой позор! – застонал священник. «Что я скажу Его Святейшеству и королю Филиппу?».

-Если Гроб Господень освободят, - резонно заметил Петя, - вам ничего уже не надо будет

говорить. Победителей, как известно, не судят.

-Да они сдохнут там, в песках, - взорвался Сандерс и вгляделся в дорогу: «Это еще что

такое?»

-Я рыбу привез, сушеную, как заказывали, - торговец спрыгнул с телеги.

Сандерс, развернувшись, молча, пошел к своей карете.

-Ты вот что, любезный, - сказал, усмехнувшись, Петя, - видишь вон те корабли? Тебе туда.

Только поворачивайся, а то они уже якоря поднимают.

Петя складывал свои вещи, когда к нему в шатер, откинув полог, зашел сын понтифика.

-Где Стакли? Где этот мерзавец? – не здороваясь, спросил Джакомо.

-Поплыл освобождать Гроб Господень, - равнодушно ответил Петя, приводя в порядок

бумаги. «Уже, должно быть, миль за десять от берега сейчас».

-Проклятье! - застонал Бонкомпаньи. «А где все наемники?».

-Туда же отправились, - Петя хмыкнул. «Впрочем, если пройдете по лагерю, то десятка два

наберете, - тех, что были мертвецки пьяны последние пару дней».

Джакомо, сочно выругавшись, резко повернулся и вышел.

В лагере было тихо – только из некоторых палаток раздавался громкий храп. Он,

наклонившись, заглянул в одну из таких – пахнуло водкой и немытыми телами.

Шлюха, что устроилась рядом со спящим солдатом, зевнула, и приоткрыла глаза: «Ну что ты

бродишь, не видишь – люди устали, отдыхают».

Бонкомпаньи посмотрел на ее широкие, едва прикрытые грязноватой сорочкой бедра, и

позвенел в кармане монетами.

Шлюха, все еще зевая, стала одеваться.

Петя откинул полог командирского шатра и тут же отпрянул – прямо перед его глазами

раскачивалась женская грудь – внушительных размеров.

Смуглая, полная девушка в одном лишь расшнурованном корсете, - юбки лежали пышной

грудой под ее раздвинутыми ногами, - сердито обернулась к Бонкомпаньи: «Во-первых,

вдвоем дороже, а во-вторых, о таком договариваются заранее, carissimo».

-Мадам, - нежно сказал Петя, - я бы не смог вас делить ни с кем.

Шлюха зарделась. «Давай заканчивай, - грубо велела она Джакомо, - видишь, синьор ждет».

-В следующий раз, мадам, - вздохнул Воронцов.

-Я сейчас, - пробормотал Джакомо.

-Да уж не торопитесь, - ядовито ответил Петя, и еле удержался, чтобы не добавить: «Ваше

Величество».

Эпилог

Аббатство Фонте Авеллана, Апеннинские горы, июль 1578 года

Он проснулся, как всегда – задолго до рассвета. В келье было тихо, его наставник – новички

здесь помещались с наставниками, - стоя на коленях, читал Псалтырь. Наставник, казалось,

никогда не спал – здесь вообще не принято было много спать, - между работой, чтением

часов, и учебой на сон оставалось часа три-четыре, не больше.

Монах плеснул себе в лицо ледяной водой – ночи в горах были нежаркие, даже летом, и,

взяв свой Псалтырь, перебирая розарий, опустился рядом с наставником. Читал он, шевеля

губами, - вот уже полгода он не произносил ни единого слова, следуя взятому на себя обету.

Это было довольно просто – он и в той, давней жизни, был немногословен. С наставником и

другими монахами он объяснялся жестами, и, - только в случае крайней необходимости, что-

то писал.

Здесь, в монастыре отшельников, он и не видел никого, кроме своего наставника. Только за

работой, или на общей молитве, он, изредка, встречал кого-то еще.

Он закончил читать, перекрестился и распростерся на холодном, каменном полу. Он

вспомнил, как приехал сюда сразу после пострига – он медленно шел вверх, поднимаясь по

узкой, каменистой тропе, а вокруг был только лес – без конца и края, счастливый, веселый,

пронизанный утренним солнцем лес. Тогда он улыбался, вдыхая горный, сладкий воздух, и

шептал про себя строки Данте, который, по преданию, останавливался в этом монастыре: