o c24ec28d571a6d65

Она появилась на пороге, краснея, комкая ворот простой рубашки и сказала: «Съела что-то».

- Да? – Виллем поднял бровь. «А я уж думал – та самая морская болезнь».

- На суше ее не бывает, - проворчала Марта, устраиваясь рядом с ним.

- А сколько она обычно длится, кстати? – Виллем посмотрел на рубашку и заметил:

«Совершенно незачем было ее надевать, любовь моя. Дай-ка, - его руки потянулись к

вороту. «Ну, болезнь эта?»

- Два-три месяца, - ответила жена, и скользнула под одеяло, прижавшись к нему спиной.

«Согрей-ка меня, - шепнула она, - а то хоть и лето, но все равно – утром прохладно».

- С удовольствием, - сказал Виллем, и, не удержавшись, шепнул ей на ухо: «А если я по-

разному буду тебя согревать, моя дорогая мадам де ла Марк?».

- Все, что ты хочешь, - Марта потянулась к нему и поцеловала – долго и нежно.

Интерлюдия

Москва, лето 1591 года

-Нет, - Федор отступил от доски и посмотрел на прибитый к ней чертеж, - не то это все!

Юноша сорвал бумагу, и, скомкав, кинул в угол избы – там уже валялась целая груда.

- Федор Петрович, - постучал в косяк рабочий, - там с Бережков гонца прислали, с подворья

митрополита ростовского. Федор Савельевич подойти вас просит, на дворе они.

Федя еще раз посмотрел на измятый чертеж, и, от души выматерившись, пригнув голову,

шагнул из прохладной избы в жаркий полдень начала лета.

- Сие, конечно, печально, - иронически сказал Федор Конь, прочитав грамотцу от

митрополита, - что в домовой церкви у него крыша обрушилась, однако же, мы тут, чем

поможем? У нас дело государственное, - он махнул рукой в сторону огромной, уходящей

вдаль стены Белого Города, - мне стройку задерживать нельзя.

- Да не задерживать, Федор Савельевич, - горячо сказал гонец – невидный монашек в

запыленной рясе, - хоша немного рабочих и десятника дайте, там поправить – дело

нескольких дней, так его высокопреосвященство говорит.

- То-то я смотрю, его высокопреосвященство так хорошо в нашем деле разбирается, что тем

летом ему церковь возвели, а этим - у нее свод просел. Где сии строители-то? – спросил

зодчий.

- Так, где их теперь найдешь? – развел руками монашек. «Пришлые были».

- Вот, Федор Петрович, - обратился Конь к подошедшему юноше, - сие нам урок. Наймут, абы

знает кого, только бы денег поменьше заплатить, а потом крыши рушатся. Еще хорошо, что

ночью, упаси Господь, ранило бы, али убило кого.

- Если то дело недолгое..., - начал, было, Федя, но, увидев смешливые огоньки в серых

глазах учителя – замолчал.

- Ну, не знаю, - протянул зодчий, - Бориса Федоровича на Москве нет, а без его разрешения,

я отсюда снимать никого не могу.

- К нам патриарх должен той неделей приехать, - вскричал монашек. «Деньги-то казенные на

церковь потрачены были, что ж мы скажем ему!

- Да уж понятно, что не своим золотом платили, - сочно проговорил зодчий. «Сие меня даже

вот настолько, - зодчий показал пальцами в воздухе, - насколько, - не интересует, мне башни

строить надо, а не крыши чинить».

- Дожди могут пойти, - задумчиво сказал Федя, глядя в чистое – без единого облака, - небо.

«Хороша у вас обедня тогда будет – с лужами на полу, то-то патриарх порадуется».

- Мы заплатим! – умилительно сказал монах.

- Да это понятно, что заплатите, - остановил его зодчий, - вот сейчас и поговорим - сколько»

Когда монашек, вытирая со лба пот, побрел в сторону Красной площади, Федор Савельевич

ухмыльнулся и сказал: «Вот так с заказчиком говорить надо, учись, тезка, сие в нашем деле

тоже важно. Что у тебя с башней?».

- Ничего, - хмуро ответил Федор, и, наклонившись, подобрав, брошенное кем-то ровняло, зло

проговорил: «Увижу, кто оставил – руки выдерну».

- Бери-ка ты рабочих и давай туда, на Бережки, - приказал Федор Савельевич. «Голову там

проветришь, может, что и получится потом».

- Ничего не получится, - юноша все вертел в руках ровняло. «Я ее вижу, а начертить – не

могу. Уходит она, Федор Савельевич, ускользает. Как будто вода сквозь пальцы течет».

Зодчий вздохнул и похлопал Федю по плечу. «Вот и давай, иди на Воздвиженку, попарься,

поешь, как следует, а с утра – отправляйся на Бережки. Рабочих я туда пошлю, тако же и

кирпич с досками».

Федя потянулся – будто медведь повернулся в берлоге, и, подергав себя за рыжие,

покрытые белесой каменной пылью, кудри, сказал: «Напьюсь сегодня, вот что».

- Ты ж уже напивался, я помню, - усмехнулся зодчий. «Не помогло». Федор Савельевич

посмотрел на юношу – задумчиво, и вдруг сказал: «Была б зазноба у тебя, - к ней бы

отправил».

Юноша усмехнулся. «Ну, можно сходить, конечно...»

- Нет, - зодчий отмахнулся, - не к срамным девкам, хотя, оные, конечно, тоже никогда еще

лишними не были. К настоящей.

Федя только покраснел и что-то неразборчиво пробормотал.

- Ну, вот поедешь туда к Покрову и посватайся, - подтолкнул его зодчий. «Она ж вошла в

года, говорил ты мне».

Юноша горько улыбнулся: «Да не пойдет за меня Лизавета, что ей, в избе, что ли, на нарах

жить? Это я – мужик, а она боярская дочь, к роскоши приучена.

Мы же с вами, как тут закончим, в Смоленск поедем, там палат не заведено. Это тут, на

Москве, Воздвиженка есть, а если я еще, где потом строить буду? Даже и думать о сем не