o c24ec28d571a6d65

тропинке, что вела за околицу местечка – к темному, уже ночному лесу.

Мирьям разожгла костер и заставила себя встать – боль пронизывала все тело.

Девушка, вспомнила, что говорила ей акушерка, и пробормотала: «Ну, ладно, значит,

придется походить». Ребенок, - она чувствовала это, - был уже где-то близко, внизу,

прокладывая себе путь, стремясь появиться на свет. Мирьям поежилась и заставила себя не

кричать. «Вдруг услышат, мало ли что, - подумала она. «Господи, как больно, как больно, я и

не знала, что такое можно терпеть. Господи, пожалуйста, прости меня, - она схватилась за

ствол дерева и постояла так, раздвинув ноги, на мгновение, вспомнив, как встретились они с

Теодором на лесной опушке.

Мирьям вцепилась ногтями в кору и застонала – еле слышно, протяжно. В сосках сильно,

остро закололо, и она почувствовала, как кружится голова.

«Господи, зачем, - слезы брызнули на щеки, - ведь это какое-то наваждение было, Господи.

Лежала бы сейчас дома, в своей постели, а не пряталась в лесу, как зверь».

Девушка подняла голову и посмотрела на затянутое тучами небо. Дул сильный, холодный

ветер. «Хорошо, что я шаль с собой взяла, - Мирьям оторвалась от дерева и продолжила

ходить, кусая губы, не стирая слез с лица. «Хоть дитя не простудится, пока до дома донесу.

А если…, - она внезапно опустилась на колени и зарыдала, - горько, отчаянно. «Господи, ну

дай ты мне сил, пожалуйста! Я никогда, никогда больше не согрешу, обещаю тебе».

Девушка встала на четвереньки, и, мотая растрепанными волосами, приказала себе не

думать о нем. «Вот так я и стояла, да, - раздался холодный голос в голове, - стояла и

просила его, чтобы…, И плакала потом, руки себе кусала, говорила, что люблю его. Так вот и

рожай теперь, как волчица, в грязь, в темноте, прячься от глаз людских».

Она завыла, уткнув голову в мягкий, прохладный мох. «Лучше умереть, - подумала Мирьям,

и, откинув волосы с испачканного, заплаканного лица, попросила: «Приди за мной, раз уж ты

здесь, раз я тебя позвала – приди!»

Было так больно, что она, на мгновение, потеряла сознание – в голове зашумело, глаза

помутнели, и Мирьям, с усилием сев на корточки, привалившись спиной к дереву, развела

ноги – широко. «Так тоже было, - напомнил тот же, ледяной голос. Она опустила руку вниз и

ахнула, несмотря на жестокую, скручивающую тело потугу – ее пальцы почувствовали

головку ребенка.

Она открыла рот, беззвучно рыдая, стараясь расслабиться, и ощутила, как дитя пробивает

себе дорогу на свет – в слезах и муке. Мирьям боялась взглянуть туда, но все равно

пришлось, - она обреченно опустила глаза, и, осторожно снимая с шеи пуповину, увидела,

как играют в свете костра влажные волосы – чистым, огненным отливом.

Девушка почувствовала, как рвется ее тело, и не выдержала – застонала. Дитя, будто

испугавшись ее крика, подгоняемое сильной потугой, выскользнуло на расстеленную шаль –

окровавленное, большое, живое.

Это был мальчик – сильный, здоровый, сразу, громко закричавший. Мирьям, сцепив, зубы,

еще чувствуя последние потуги, потянулась за ножом. Прокалив его в пламени костра, она

обрезала пуповину и вдруг подумала: «Зачем?».

Ребенок, звонко плача, разлепил голубые глаза, и девушка, испугавшись, завернув его в

шаль, поднесла к груди. «Только бы никто не услышал, - подумала она, оглянувшись.

Мальчик сразу нашел сосок, и она, выгнувшись, все еще сидя на корточках, с шумом вдохнув

в себя воздух, велела себе терпеть последнюю боль.

Потом Мирьям одной рукой зарыла послед и взглянула в личико сына. Он все еще висел на

соске. «Через три дня молоко придет, - вспомнила девушка. «Если сейчас ему шаль в рот

затолкать, он сразу задохнется. А потом пойти туда, к ним, за ограду кладбища, поменять

детей. Наша акушерка у них не принимает, боится, она ребенка пани Кристины и не видела

никогда. Помою его и скажу, что мертвым родился. И все будет хорошо».

Она опустила глаза и увидела золотистые, длинные реснички. Волосы уже высохли – они

были рыжие, как летнее, жаркое солнце. Мальчик зевнул, - широко, - и опять приник к груди.

«Господи, да о чем я только думаю, - Мирьям встряхнула головой, и, поднявшись, забросав

костер землей, с трудом дошла до ручья. Между ног сильно саднило, и, удерживая сына,

подмываясь, она увидела кровь на пальцах.

«Потом, все потом, - подумала Мирьям, и, взяв мальчика удобнее, быстро, не обращая

внимания на мелкий, начавший сеять дождь, пошла по тропинке, что вела из леса в

местечко.

Федор спал, устроив голову Лизы у себя на плече, положив ей руку на живот. Он

почувствовал под ладонью какое-то движение и улыбнулся сквозь дремоту. В маленькой

комнате было слышно только их спокойное дыхание. Было тихо, и Федор, уже, было, опять

закрыл глаза, но вдруг насторожился – в раму окна кто-то постучал.

«Господи, - похолодел он, - ведь ей срок уже должен быть. Зачем она здесь?»

Он оглянулся на жену, и, неслышно встав с кровати, вдруг вспомнил ту декабрьскую ночь.

«Уже и конец месяца был, - Федор, одеваясь, замер. «После того, как с ней, там, в

синагоге…, Вот тут же, на этой же кровати. Господи, какая она сладкая, Лиза, и чего мне не