o c24ec28d571a6d65

Мирьям проводила глазами мягко закрывшуюся дверь, и, устроившись в пене кружев и

шелка, свернувшись под меховым одеялом, заснула – крепко, как в детстве.

Часть четырнадцатая

Самбор, осень 1603 года

Мальчик остановил лошадь и восхищенно сказал: «Как красиво!». За широкой, быстрой

рекой виднелись мягкие очертания холмов. Еще дальше, в легкой дымке можно было

разглядеть голубые, высокие вершины гор.

- Смотри, - показал ему старший брат, - наш дуб уже пожелтел.

- Жалко, что в седле нельзя рисовать, - вздохнул Стефан. «Если бы я мог, так, как папа – он

все помнит. А я, пока до папиной студии доберусь, уже и забуду, каким был этот дуб».

- Ну, - Петр пожал плечами, - тебе шесть лет всего. Еще научишься запоминать. О, - он

приподнялся, - вон мама.

Женщина остановила гнедого, стройного коня и, рассмеявшись, сказала: «А почему вы до

сих пор в седле? У меня тут много всего вкусного, - она похлопала по плетеной корзинке,-

побегаете, как следует, и сразу проголодаетесь».

Петр, ловко спрыгнув на землю, помог младшему брату спуститься и наклонил голову, -

снизу, с колокольни костела Иоанна Крестителя, раздавались мерные, звонкие удары.

- Между прочим, - Лиза раскладывала провизию на холщовой салфетке, - святой отец вас

очень хвалит. Он вчера приходил к папе – говорить о ремонте стен, и сказал, что у него

давно не было таких хороших учеников, вот только кто-то – она потрепала Стефана по

рыжим кудрям, - все время рисует.

- Нет, - Петр заступился за брата, - когда он отвечает урок, он не рисует, я сам видел.

Мамочка, - он поднял серые, прозрачные глаза, - а давай ты с нами тоже поиграешь?

- Пожалуйста, - попросил младший мальчик, - с тобой так весело.

Лиза оглядела свою роскошную, темно-синего бархата юбку для верховой езды, замшевый,

отделанный золотым шитьем камзол, и, скинув охотничью шапочку, вынула заколки из

пышных кос. «Ну что с вами делать?» - она подняла бровь и рассмеялась: «Догоняйте!».

На большом, овальном столе красного дерева была разложена карта. В высоком камине,

казалось, горело целое бревно. Юрий Мнишек погладил окладистую, черную бороду, и

свистом подозвав охотничьих собак, бросил им кости от зайца, что валялись на серебряном

блюде.

- А у вас, святой отец, я смотрю, ничего не осталось, - смешливо сказал магнат, оглядывая

чистую, тоже чеканного серебра тарелку, стоявшую перед капелланом.

- Ах, пан Ежи, - расхохотался священник, - ваши собаки все равно не стали, бы, есть рыбу.

Позвольте нам, смиренным служителям церкви, получить свои крохи со стола богатейшего

человека Галиции.

- Ну, вам нельзя жаловаться, отец Тадеуш, - Мнишек разлил по тяжелым кубкам рубиновое

вино и, прищурившись, добавил: «В конце концов, многие священники вашего ордена

принимают мученическую смерть за веру, а вы сидите в теплом зале, и смакуете плоды

урожая на виноградниках Его Святейшества».

- Это пока, - святой отец принял бокал. «Как только мы двинемся на восток, нам придется

пострадать, пан Ежи. Уверен, что московиты, как эти японцы, - он порылся в бумагах и

поднял какую-то тонкую книжечку, - отличаются жестокостью. Вы видели? – поинтересовался

отец Тадеуш.

Мнишек размашисто перекрестился: «Да хранит Господь душу праведника. Пани Марина,

когда читала про эти белые цветы, что Господь вырастил на месте его казни, плакала, как

ребенок. И надо же, святой отец, Господь сам позаботился о кресте, как это чудесно».

- Ходят разговоры о его канонизации – капеллан поднял бровь. «Ну, не сразу, конечно, не

сейчас, но отец Джованни, как истинный пастырь, отдал свою жизнь за невинных людей,

спас целую семью христиан».

- Да пребудет он с Иисусом и всеми святыми, - вздохнул Юрий Мнишек и махнул рукой: «Пан

Теодор, заходите, пожалуйста».

Человек, пригнув голову, шагнул в огромный зал, и капеллан подумал, как всегда: «Господи,

третий год его вижу, и привыкнуть не могу. Такой человек в одиночку не то, что коня, -

конницу остановит».

- Ваша светлость, святой отец, - коротко поздоровался пан Теодор. В полутьме его голубые

глаза сверкали холодным блеском – как сапфиры на рукояти меча за поясом.

- Я уж, с вашего позволения, не буду садиться, - рассмеялся он, и мужчины тоже

улыбнулись.

Теодор принял бокал вина и, чуть отпив, одобрительно сказал: «То самое, из Орвието. На

Москве мы вряд ли такое попробуем, так что надо пользоваться моментом».

Мужчина поставил бокал на край карты и продолжил, очертя ладонью полукруг: «Как мы и

говорили, отсюда удобнее начинать восстание на юге. Вот, - он указал на несколько городов,

- если армия холопов пойдет отсюда на Москву, то та вряд ли устоит».

- А пресловутый Белый Город? – поинтересовался капеллан. «Он ведь строился как раз для

защиты их южных границ».

- К тому времени в Кремле будет новый царь, - отмахнулся Мнишек. «Пушки Белого Города

не сделают ни единого выстрела, отец Тадеуш».

- Вообще, святой отец - сказал пан Теодор, рассматривая крупный алмаз на своем пальце, -

холопский бунт, - это прекрасная возможность для царя доказать, как он заботится о своей

стране. Как только боярская конница втопчет эту шваль в землю и Болотникова выставят в