О чем говорят бестселлеры. Как всё устроено в книжном мире

Мощнейший австралийский вестерн – энергичный, как лучшие фильмы с Клинтом Иствудом, и экзотичный.

7. Алан Холлингхерст. Линия красоты

М.: Росмэн, 2005. Перевод с английского Н. Холмогоровой

Гей-римейк «Возвращения в Брайдсхед» Ивлина Во, остроумный и щемящий.

8. Кадзуо Исигуро. Остаток дня

М.: Иностранная литература, 2000. М.: Эксмо, 2007, 2018. Перевод с английского В. Скороденко

Сложно устроенный роман о старении, памяти и социальной дезинтеграции.

9. Маргарет Этвуд. Слепой убийца

М.: Эксмо, 2003; 2017. Перевод с английского В. Бернацкой

Лучший (возможно, потому, что относительно реалистический) роман канадки Маргарет Этвуд: изысканная и многослойная история двух сестер на фоне XX века.

10. Дж. М. Кутзее. Бесчестье

М.: Иностранная литература, 2001. СПб.: Амфора, 2004. М.: Эксмо, 2009. СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. Перевод с английского С. Ильина

Лучший в современной истории роман о вине и возмездии.

Откуда растет «Большой американский роман» и что у него общего с романом русским

Я очень люблю писателя Джонатана Франзена, поэтому стараюсь избегать рецензий на его новые романы до того, как прочту их сама, а уже после собираю всё, до чего могу добраться, чтобы сверить ощущения. Дочитав роман «Свобода»[6], я была уверена, что, в общем, всё в нем поняла – ну, а что, собственно говоря, непонятного: эдакая «Анна Каренина» на американский лад – жгучая персональная трагедия на фоне равнодушного и инертного общества. Воодушевленная, я отправилась читать рецензию Мичико Какутани в The New York Times, уверенная, что мы совпадем в оценках, – и была потрясена. То, что представлялось мне камерной семейной драмой, оказалось в интерпретации главного американского критика книгой общеамериканского масштаба, остро социальной, безжалостно фиксирующей и суммирующей все главные тенденции американской жизни нулевых годов – от возвращения молодых семей из пригородов в города до поколенческой дезинтеграции и краха демократических идеалов. Надо ли говорить, что ничего этого я в тексте не заметила, считав из него только один – самый верхний и очевидный – слой.

К «Безгрешности»[7] – следующему роману Франзена – я подошла с куда большей осмотрительностью. Я читала его очень внимательно, стараясь по возможности фиксировать все детали – даже те, которые казались незначительными с точки зрения развития сюжета. Закончив чтение, я самонадеянно решила, что уж на этот-то раз не пропустила ничего существенного: конечно же, передо мной просторная многофигурная вселенская драма, одинаково протяженная и во времени (от падения Берлинской стены до наших дней), и в пространстве (от Германии до Боливии), но уравновешенная при этом маленькой локальной историей человеческой жизни – собственно главной героини. Словом, и горний ангелов полет, и дольней лозы прозябанье, и спорность идей тотальной люстрации, – самонадеянно подумала я.

С понятным трепетом я обратилась к рецензии всё той же Мичико Какутани – и снова испытала жесточайшее разочарование: Какутани жестко отчитывала Франзена за излишнюю узость и камерность, за концентрацию на личных историях героев в ущерб общественному месседжу.

История моих взаимоотношений с Джонатаном Франзеном и его американской рецепцией, конечно, не слишком лестно характеризует мои читательские способности. Однако в свое оправдание могу сказать, что даже в англоязычном мире за пределами США важнейшие тексты современной американской литературы понимают не слишком хорошо. Чтобы в полной мере осознать ширину пропасти, разделяющей Америку и весь остальной мир, достаточно почитать, что пишут, скажем, про Томаса Пинчона в газете The Guardian: английские обозреватели вычитывают в современном американском классике примерно столько же, сколько неподготовленный русский читатель – в «Слове о полку Игореве», а современные греки – в «Царе Эдипе» Софокла. Иллюзия понимания на уровне слова подменяет им подлинное понимание на уровне смысла.

Объяснение этого феномена лежит на поверхности. Американская литература – это литература большой самодостаточной страны, живущей преимущественно собственными внутренними интересами. Американские писатели пишут в первую очередь для американцев и про американцев, с опорой на актуальные американские тренды и реалии, и это делает американскую литературу заметно менее конвертируемой и глобальной, чем, скажем, литература английская. Впрочем, это не так важно: аудитория в США настолько велика и разнообразна, что выход за ее пределы не является обязательным условием и сколько-нибудь значимым критерием успеха.