О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта

На следующее утро мы снова посетили префекта. Он позвонил Нкурунзизе, чтобы узнать, что можно сделать, как защитить мемориал. Найдется ли кто-то, кто может врезать замок в церковные двери. Увы. Когда-нибудь, возможно, представится случай, и слесарь из коммуны, если таковой вообще имеется, наверное, сможет приехать и что-то сделать, но это не точно. Было абсолютно ясно, что ни Кабера, ни Нкурунзиза не хотят с этим морочиться. В итоге решение вопроса было отложено до ноября – там Билл вернется и, глядишь, чего придумает. Мы расстались, обменявшись самыми теплыми пожеланиями.

Прежде чем покинуть Кибуе, мы заехали на стадион, расположенный практически в центре города. Именно здесь в 1994 году был проведен еще один ужасающий акт массового убийства. Тела погибших похоронили прямо на футбольном поле. Вокруг стихийного захоронения возвели кирпичную стену и высадили цветы. Земля вздымалась буграми, а табличка неподалеку на киньяруанде, французском и английском рассказывала о том, что здесь тогда произошло. Быть может, префект не слишком заинтересовался идеей сделать мемориал в церкви именно потому, что у него уже был один – на стадионе.

Следующие несколько дней мы составляли отчеты для Билла. А в перерывах посещали Руандийский кооператив ремесленников, где продавались образцы народных промыслов, и ювелирные магазинчики. А еще нам наконец удалось попробовать традиционную руандийскую кухню: запеченную курицу, жаренную на решетке рыбу, местный вариант картофеля фри, салат табуле, бобы со сливками, картофель и горох. За всю эту роскошь владелец ресторана не взял с нас ни цента, хотя мы очень настаивали. Мы с Мелиссой проводили много времени с Пьером и Кусом: они отвезли нас на рынок Кигали (там ножи-панги использовались только для нарезки мяса, да), где я купила для матери «африканскую» ткань (сделанную, впрочем, в ОАЭ). Мы забежали в местное кафе, где оказались единственными «иностранцами». Потом до поздней ночи (или раннего утра) мы развлекались в «Кадиллаке», самом популярном ночном клубе Кигали тех лет, где руандийцы, сотрудники ООН и работники всевозможных НПО танцевали вместе под пульсации заирских и алжирских ритмов. Я поняла, зачем иностранцы, жившие в Руанде год или больше, приезжали отдохнуть в гостевой дом в Кибуе: после рабочей недели требовался отдых, и веселое и относительно раскованное заведение вроде «Кадиллака» очень помогало выдохнуть.

Однажды вечером вся наша команда отправилась на ужин в Американский клуб, и я с удивлением обнаружила, что Эфрем, консьерж из «Кибуе», тоже идет туда. Пока мы шли, я спросила, не женился ли он, как планировал, когда мы виделись в Кибуе. Эфрем покачал головой: когда невеста увидела, что его дом «сломан» во время геноцида, она отказалась выходить за него. Не имея какой-либо собственности, руандийские мужчины не могут жениться. Он пожаловался, что у него нет ни друзей, ни семьи, ни денег. Я не знала, что сказать.

Уже в ресторане клуба я поняла, что Эфрем работает там официантом, обслуживая в основном сотрудников МТР и различных международных НПО. Многие из них часто приезжали в гостевой дом в Кибуе на выходные и хорошо знали Эфрема. Несмотря на его квалификацию метрдотеля, ему приходилось браться за любую доступную работу. Бренда Сью, прокурор Трибунала, пообещала устроить его на место охранника в своем доме.

Многие частные дома в Кигали имели охрану – я узнала это, когда Хосе Пабло предложил мне и Мелиссе поселиться в его доме, когда собирался уезжать в Боснию. Дом находился в пригороде Кигали, Кикукиро, и Хосе Пабло жил там вместе с Умбертом де Биолли, юристом Трибунала из Бельгии. Я помню первую нашу с Мелиссой поездку туда: мы ехали за Пьером и Кусом мимо заполненных людьми бистро и магазинов, а потом вдруг оказались в районе разбитых дорог и едва выглядывавших из-за высоких ворот и заборов домов. У дома Хосе Пабло стоял охранник. Несмотря на ночную темень, я разглядела, что это древний старик с большой палкой. Я не понимала, как он может обеспечить какую-то безопасность. Однако поселившись в этом доме, я начала чувствовать благодарность этому человеку за его присутствие.

Мы с Мелиссой часто шутили – «Вот это жизнь!», – сидя на задней веранде дома Хосе Пабло и любуясь садом. Мебель в комнатах была из резного дерева, а чехлы на подушках – из темно-желтой с бордовыми узорами ткани канги. Мы наслаждались гостеприимством Умберта – каждое утро, перед тем как уйти в офис Трибунала, он готовил для нас завтрак. Мне понравился тот опыт: жизнь в пригороде с ежевечерним возвращением домой после работы. Кроме того, возможность заглянуть в жизнь людей через освещенные окна и дверные проемы соседних домов – пусть на мгновение, – помогла увидеть Руанду живой. Я видела, как люди смеялись и плакали, радовались и огорчались, как стригли друг другу волосы, продавали прямо из окон домов кока-колу и фанту или пытались строить еще какой-то малый (микроскопический!) бизнес. Неожиданно, но именно с этими днями связано одно из самых моих ярких воспоминаний о Руанде.