О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

«Сидишь тут, вдали от бед, и занимаешься чем душе угодно, пока я тащу все на себе!» – без тени иронии жаловалась мать. Когда мы слышали такие слова, нам с братом хотелось еще сильнее защищать отца. Я покупала ему все, что он хотел, хвалила подарки, которые он делал матери, сочувствовала ему, пекла пироги и писала маленькие сентиментальные записочки, в которых говорила, как сильно им горжусь. Я также лгала, что дома все хорошо; правда, ему сразу удавалось меня раскусить по скорбной мине и пассивно-агрессивным жалобам.

«Сегодня Незхат попросила сказать Азар, чтобы та не навещала меня так часто, – пишет отец. – Можете представить такой абсурд?» Он недоумевал, как умудрился стать не просто ее мужем, но другом, советником, счетоводом и, по сути, слугой. Он писал ей стихи; она их игнорировала. Я же жадно читала их все и собирала.

Мне было пятнадцать лет, когда мать Бехзада Сари попросила моей руки от лица своего сына. У нее недавно умер муж, уважаемый судья; семья, в отличие от нашей, была очень степенной. Мать Бехзада Сари была истинным матриархом и держала домашних в ежовых рукавицах. У моей матери были друзья мужского пола, а у отца – приятельницы женского пола, которыми он восхищался за характер и силу духа. Одной из таких приятельниц была известная поэтесса Парвин Довлатабади; другой – миссис Сари, мать Бехзада. Она была очень чопорной и обладала твердым характером, по мне, так чересчур напористым. Я видела в ней то, что замечала и в матери, – желание контролировать людей, но ей это удавалось лучше, чем Незхат. Таким, как миссис Сари, было трудно возражать и противиться. Сари придавали большое значение социальному положению – пожалуй, даже слишком большое, – но в целом они были хорошими людьми.

Когда поступило предложение о замужестве, отец все еще был мэром Тегерана. Наши семьи недавно сблизились, мы виделись часто – раз или два в неделю. Бехзаду было двадцать семь лет; непьющий, трудолюбивый, он не отличался красотой, но и уродом его нельзя было назвать. Родителям казалось, что он будет относиться ко мне с уважением, что бы это ни значило. Я же ничего не имела против этого брака, кроме одного: Бехзад казался мне занудой, и я его не любила. Но родители не отказывали Сари прямо – вероятно, из-за близких дружеских отношений с его семьей. Они просто не стали форсировать ситуацию и вежливо сообщили миссис Сари, что решение должна принимать я сама, а я еще слишком молода и не могу решать. При этом они намекнули, что со временем я могу и передумать.

Когда отец сел в тюрьму, семья Бехзада не отказалась от своего намерения, и я решила, что это очко в его пользу. Отец впал в немилость, а жизнь с Безхадом сулила стабильность; теперь это стало большим преимуществом. Меня пригласили в дом Сари; мы обменялись маленькими подарочками, меня осыпали комплиментами. «Я раньше думала, что губы – ее самая красивая черта, но ты посмотри на этот нос», – сказала миссис Сари дочери, оглядев меня с головы до ног. Я чувствовала себя трупом, который рассматривают студенты на уроке анатомии. Подошел Бехзад, и я сделала вид, что вожусь с его годовалым племянником. Всё в этом доме и в этой семье казалось мне скучным до оскомины, кроме этого племянника и пикантных историй о сестре Бехзада, которая годилась на роль похотливой монашки. Она казалась невинной – круглое лицо, огромные бледно-голубые глаза, стыдливо опущенные долу, фарфоровая кожа и глубокое декольте. Ходили слухи, что она сбежала с донжуаном, но мать вернула ее в общество, поспешно выдав замуж благодаря хорошим связям.

Увы, ее брат был намного скучнее. Успешный инженер, надежный, простой – именно потому он родителям и приглянулся. Однажды он пришел к нам домой с букетом роз и попросил меня принять окончательное решение. Я запаниковала и ответила: «Я пока не хочу выходить замуж. Ни за тебя, ни за кого другого; я просто не готова». Он прервал меня, будто не слушал, что я сказала, и проговорил: «Я уже старый. Не могу больше ждать, я должен знать ответ сейчас. Или скоро». Томление в его глазах меня испугало.