О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Однако Мансур оставался лидером большинства недолго. Он сменил Аляма на посту премьер-министра после отставки последнего в 1963 году. С самого начала деятельность правительства Мансура вызывала противоречивый отклик. Вскоре после вступления в должность он поднял цены на бензин, чтобы сократить бюджетный дефицит; в результате забастовали таксисты, и решение оказалось настолько непопулярным, что пришлось его отменить. Осенью 1964 года правительство Мансура представило парламенту противоречивый законопроект, прозванный «законом о капитуляции»: он наделял дипломатическим иммунитетом американских военных, на них больше не распространялась юрисдикция иранских гражданских и уголовных судов. Мать и еще несколько парламентариев отказались поддержать закон (хотя она настаивала, что кроме нее, только один человек проголосовал против). Те, кто голосовал за, возмущенно сказала она, начисто лишены национальной гордости. Сначала британцы, потом американцы; неудивительно, что честные люди, никак не связанные с иностранными державами, прозябают за решеткой!

Когда она проголосовала против закона о капитуляции, многие восхищались ее смелостью, но ее выступление против закона о защите семьи 1967 года вызвало у всех недоумение. Закон запрещал внесудебные разводы, допускал многоженство лишь при особых обстоятельствах и учреждал специальные семейные суды. Мать проголосовала против, и это возмутило защитников прав женщин. Она же спорила, что лицемерно принимать законы якобы в защиту женщин, когда для выезда за границу этим самым женщинам по-прежнему требуется нотариально заверенное разрешение мужа. Мать была слишком радикальной или недостаточно гибкой, чтобы пойти на предложенный компромисс, и предпочла проголосовать против закона и не соглашаться на то, что виделось ей полумерами. Я же не согласилась с ней тогда и не согласна до сих пор, но все же восхищаюсь ее упрямой независимостью.

Позже мать утверждала, что с самого начала все было ясно как божий день. «Мансур мне не нравился, – говорила она и глубоко вздыхала. – Я голосовала против всех его законопроектов, всех до единого. Как-то раз он попытался со мной поговорить; он, разумеется, всегда был вежлив, не то что этот нахал Пирасте, совершенно невоспитанный – где он учился? Я же рассказывала про тот случай в парламенте? Когда он меня оскорбил? Пирасте все насквозь видели. Но Мансур – тот был другим. Джентльмен, всегда обаятельный. И никогда нельзя было понять, что у него на самом деле на уме».

«Я вышла из здания парламента, – продолжала она, – и пошла в кондитерскую. Помнишь, как ты любила профитроли? Хозяин пекарни очень тебя любил. Помнишь его?» «Да-да, мама, господин Таджбакш». «Он всегда угощал тебя профитролями. Я стояла у прилавка, разговаривала с Таджбакшем, и тут кто-то рядом произнес: „Можно вас прервать?“ Таджбакш вдруг замер, а я обернулась и увидела Мансура; тот, как всегда, обаятельно улыбался. Но на меня эта улыбка никогда не производила впечатления. „Можно на секунду отвлечь вас от вашей важной беседы?“ – спросил он. „Она действительно важная“, – ответила я. Он отвел меня к двери и спросил: „Можно пригласить вас пообедать?“ „Нет, нельзя“, – ответила я. Он хоть и был лидером большинства, но мне ничуть не льстило его приглашение пообедать. Я сказала: „Если хотите о чем-то со мной поговорить, поговорите сейчас“. И вот мы стоим у двери, и он говорит: „Я всегда считал вас своим другом“. „Странно вы относитесь к друзьям“, – ответила я. „Ахмад сам себе роет яму, – сказал он, – ему нравится иметь врагов“. Я молча стою и смотрю на него. Знаешь мой этот взгляд, когда я как бы показываю – я знаю, что вы задумали?» «Да, мам, знаю». «Я же выросла среди политиков – мой отец выдвигался в губернаторы Кермана, а Сахам Солтан…»

«Итак, я сказала: „Вы пришли оскорблять мою семью? Сказать, что мой муж сам виноват в самой большой афере в истории этой страны?“ – а что это еще, как не афера, обвинение в растрате счетов обанкротившегося учреждения или в том, что он якобы участвовал в заговоре против шаха? Сколько бы зла ни причинил мне твой отец, – она повернулась ко мне, – я всегда относилась к нему справедливо».

«„Незхат-джан, – мягко проговорил Мансур, – я обращаюсь к вам не как к его жене, а как к коллеге, к уважаемой коллеге. Забудем ненадолго об Ахмаде. Почему мы не можем сотрудничать?“ И я подумала: а ведь я могла бы с ним сотрудничать. Если бы захотела, выдвинулась бы на второй срок. Сам шах был на моей стороне. А я все бросила. Бросила, потому что гордость не позволяла не заступиться за мужа! И бог с ней, с моей жертвой, если бы ее хоть кто-нибудь оценил, хоть кто-нибудь заметил… Суть в том, что я отказалась сотрудничать, и он обиделся, хотя попытался это скрыть; с того дня он редко со мной разговаривал и впредь вообще не проявлял инициативы к диалогу. А теперь это!»