О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Через несколько минут заходит тетя Мина. Я все еще в истерике. Мама целует Мину; та берет меня за руку. «Я так больше не могу, – бормочу я. – Не хочу больше жить в этом доме». «Все хорошо, не волнуйся», – говорит тетя Мина и тихонько подталкивает меня к моей комнате, а брату велит принести стакан воды. Я слышу сердитый голос матери; он удаляется, она спускается по лестнице и идет на кухню. Тетя Мина садится и начинает говорить со мной, как со взрослой, будто сообщает мне какую-то тайну. «Не понимаю, как Незхат может быть такой жестокой к себе и тем, кого любит», – говорит она. «Она меня обзывает, – запинаясь, отвечаю я. – Говорит, что я хочу ее смерти». «Она это не всерьез», – тихо произносит Мина, протягивает мне стакан воды и велит брату уйти. «Всерьез, – отвечаю я. – Она говорит, что мне, как и всем, нужны только ее деньги». «Она говорит это тебе, потому что тем, кто на самом деле ее обидел, уже ничего сказать не может», – объясняет тетя Мина.

Мать пробуждала в нас все лучшее и одновременно худшее. Лишая нас личного пространства, она вынуждала нас сбегать в наши тайные миры, которые мы, дети, часто создавали с помощью воображения. Для отца такими тайными убежищами становились сад, его стихи, работа. До сих пор помню выражение его лица, когда по утрам он приносил к столу тарелку благоухающих лепестков жасмина или внезапно останавливал машину по дороге на нашу виллу на берегу Каспийского моря и уходил в лес на поиски цветов, чтобы потом высадить их в саду. Бывало, я валялась на диване с очередным романом, с головой погрузившись в чтение, а он звал меня в сад показать какой-нибудь потрясающей красоты цветок. Я сбегала в мир литературы: моей ролевой моделью была Рудабе, моим возлюбленным – Жюльен Сорель, моими доверенными подругами, помогавшими понять, какой я хочу стать, и нащупать свою вечно ускользающую самость – Наташа Ростова, Элизабет Беннет, Кэтрин Эрншо и многие другие героини. И этот воображаемый мир казался таким разнообразным и чудесным по сравнению с миром, в котором я жила.

Глава 18. «Такие» женщины

Примерно в то же время я полюбила подолгу лежать в кровати и читать. Я подчеркивала отдельные места в книгах, переписывала их в дневник и повторяла строки из стихотворения своей любимой Форуг Фаррохзад: «Все существо мое подобно мрачной песне, что к беспредельным высотам возносит». Утром в пятницу во время маминых кофейных посиделок я входила в гостиную с книгой, и гости часто спрашивали меня, что я читаю, или комментировали то или иное произведение. Мать почему-то всегда воспринимала это как личное оскорбление. Она не одобряла моей любви к чтению, но почему – сама не знала. Говорила, что, мол, я слишком одержима книгами, но никогда не могла толком объяснить, почему мое увлечение казалось ей формой бунта и странным способом заявить о своей независимости. Когда я сказала, что не выйду замуж за Бехзада Сари, потому что не люблю его, она обвинила меня в том, что я читаю слишком много поэзии и сговорилась с отцовскими родственниками, которые, в свою очередь, устроили заговор с целью помешать моему замужеству. Отчасти она была права. Стихи Форуг Фаррохзад действительно являлись воплощением потенциала, который я видела в любимых литературных героинях. Форуг жила своими идеями и поплатилась за это. Рудабе и Форуг Фаррохзад связывала невидимая нить. Обе были смелыми и открытыми, особенно по меркам культуры, отрицавшей эти качества.

Фаррохзад родилась в 1935 году и вышла замуж, когда ей не исполнилось еще двадцати. Вышла не по принуждению, а по любви за Парвиза Шахпура, человека довольно известного в интеллектуальных кругах, который был старше нее на шестнадцать лет. Вскоре после рождения сына Ками она ушла из семьи – поговаривали, что из-за любовника. Остаток жизни посвятила поэзии, ближе к концу снимала кино. Она погибла в автокатастрофе в 1967 году; ей было тридцать два года. Ее самые шокирующие стихи – те, которым она обязана своей скандальной славой, – были посвящены ее романам, но она также писала о политике и обществе, особенно в конце жизни. Она смело и без стыда признавала свои романы и благодаря этому приобрела статус культовой поэтессы. Ей восторгались и ее ненавидели. Она пересмотрела понятие личного «греха», начав воспринимать его как неповиновение авторитету, особенно авторитету Бога (Согретая огненным объятием / Я совершила грех наслаждения).

Устав от божественной аскезы
В полночь в постели с Сатаной
Ищу прибежища в падении со склонов
Нового греха.