О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Как-то вечером мы поругались, и он влепил мне пощечину. Тогда я ушла из дома. Я давно говорила, что мы не сможем жить вместе, если будем разговаривать на повышенных тонах, а теперь дело дошло до рукоприкладства. Не сообщая родителям реальную причину отъезда из Нормана, я собрала вещи и поехала на ранчо в Нью-Мексико вместе с подругой-профессоршей: та устроилась в небольшой колледж заведующей кафедры философии.

Отчасти я жалела Мехди. Он получил совсем не то, на что подписывался; мне в этом смысле больше повезло, ведь у меня не было ожиданий. «Ты никогда не станешь хорошей домохозяйкой, – сказал он мне. – Но я полюбил тебя не за это, я полюбил тебя такой, какая ты есть». Самое ужасное, что я ему верила.

В сентябре 1967, через год после того, как отца выпустили под залог, начался суд. Я тогда была в Нью-Мексико. Суд проходил за закрытыми дверями, хотя в правительстве заявили, что он будет открытым, но даже папиному брату не разрешили присутствовать. Доказательства, представленные обвинением, были смехотворны: сфабрикованная запись разговора отца с его злейшим врагом Сейедом Мехди Пирасте, министром внутренних дел, на которой отец оскорбляет шаха. Пленку представили с целью доказать одно из выдвинутых обвинений: в нарушении субординации. Голос Пирасте явно принадлежал ему, а за отца говорил другой человек; тон и манера не совпадали. Эта пленка могла бы стать символом всего этого липового дела.

Отец сам сочинил и произнес речь в свою защиту. Речь, занимающая сто двадцать восемь страниц, начинается с цитаты Фирдоуси и содержит множество примеров из произведений Руми, Саади и других классиков персидской поэзии, а также цитаты имама Али, Вольтера, Данте и строки из Корана. Позже отец рассказывал, что нарочно решил опираться на классиков и выбрал лучшее из иранского литературного наследия, чтобы показать своим врагам, что те не являются истинными сынами своей нации, что у Ирана иные традиции и ценности и именно он, отец, их воплощает.

В начале речи он привел случай из сказки про Ходжу Насреддина, популярного вымышленного сатирического героя. Однажды Ходжу попросили прочесть проповедь. Взойдя на кафедру, тот спросил у собравшихся, знают ли они, о чем пойдет речь. Все ответили, что не знают. Он обиделся: смысл говорить с такими невеждами? На следующий день он повторил вопрос. Теперь кто-то из собравшихся ответил, что знает, о чем будет проповедь; другие по-прежнему не знали. Тогда Ходжа произнес: «Тогда пусть те, кто знает, что я скажу, поделятся с теми, кто не знает». На третий день он задал тот же вопрос, и все ответили, что знают, о чем будет проповедь. «Так зачем тратить время зря и рассказывать то, что вы и так знаете?» – спросил он и спустился с кафедры. Отец повернулся к суду и сказал, что это и есть его история: «Я не знаю, почему меня арестовали. Если вы тоже не знаете, мы с вами в одной лодке. Но если кто-то здесь знает, пусть скажет остальным». Отец обличил суд и обвинил ряд чиновников в злокозненном заговоре, назвав их по имени – в том числе прозвучало имя Пирасте. Он проанализировал все обвинения и опроверг их одно за другим, а завершил речь стихотворением, которое специально написал по такому случаю.

Суд завершился 27 ноября 1967 года. Отца оправдали по всем обвинениям, кроме одного – нарушение субординации. В качестве наказания ему запретили впредь быть государственным служащим. Впоследствии Верховный Суд пересмотрел и отменил это решение; таким образом, все обвинения с отца были сняты. Пресса полностью встала на его сторону; три главных иранских газеты – «Сепид Сеях», «Ханданиха» и «Омид Иран» – опубликовали начало его речи. После того, как его оправдали, премьер-министр предложил ему работу, но отец отказался. Он решил больше никогда не работать в правительстве.

Когда отец позвонил сообщить новость, я была в Нью-Мексико. Я его поздравила, мы немного поговорили, и тут я выпалила: «Хочу развестись с Мехди». Я говорила нейтральным формальным тоном. Боялась дать волю чувствам. Кажется, отец это понял. Он замолчал.

– Уверена? – спросил он.

– Да, – ответила я. – Прости, не хотела сейчас об этом говорить.

– Я все равно бы спросил, что ты делаешь в Нью-Мексико. Не переживай, мы еще успеем все обсудить. Не волнуйся, – повторил он.