О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

К моему удивлению, ни отец, ни мать не стали просить меня передумать. Следующим летом мы с Мехди вернулись в Тегеран, и родители сделали все, чтобы облегчить мне процесс расставания. Сначала Мехди не хотел давать развод. Тогда отец напомнил, что я в любой момент могу подать на алименты, даже не разводясь. Размер алиментов в Иране взаимно оговаривался при заключении брака; они выплачивались при разводе, но супруга имела право потребовать их в любой момент. Многие женщины пользовались этим пунктом, чтобы выкрутиться из ужасных отношений. В конце концов договорились так: Мехди дает мне развод, а я отказываюсь от всех требований по алиментам. Уловка сработала. Родители так меня поддерживали, что я почти забыла о своем замужестве и разводе. «Бедная Ази, ну что за несчастная у тебя была жизнь, – говорила мать, глядя на меня полными жалости глазами. – Я с самого начала знала, что у вас ничего не получится, – добавляла она. – Он нам совершенно не подходит. Я говорила, но меня никто не слушал».

Четыре года, что отец просидел в тюрьме, навсегда изменили нашу жизнь. Мы впервые осознали хрупкость существования, поняли, как легко все потерять, и потому изменилось наше восприятие всего, что мы прежде принимали как должное. Мать стала другим человеком. Все следующие месяцы, пока мы привыкали к новому распорядку, она в слезах читала стихи отца, которые тот писал ей в тюрьме. Даже пыталась смотреть с ним его любимые телепередачи, хотя чаще всего засыпала в середине программы. Ее страхи и тревоги никуда не делись: она впадала в панику, если он не приходил вовремя, если поздно звонил телефон или рано утром звонили в дверь. Мечта отца о счастливом браке наконец сбылась благодаря интригам нескольких самых влиятельных иранских политиков. Теперь он с удовлетворением вспоминал день, когда в восемнадцать лет ушел из родительского дома, отвергнув традиции и требование жениться на девушке, которую они выбрали, и начал новую жизнь.

А теперь позвольте подвести итог.

Со всей честностью заявляю, что тюремное заключение отца ознаменовало новую эпоху в нашей жизни. Я вышла замуж и развелась, разочаровалась в браке и идее супружеской верности. Думаю, примерно в то же время отец решил начать изменять матери. Он больше не надеялся достигнуть общественного признания. Он был еще молод, ему не исполнилось и пятидесяти. Мы с Мохаммадом выросли. Когда его освободили, он, видимо, решил, что, раз политикой теперь заняться не получится, он осуществит свою мечту о счастливой семейной жизни. Но мать ни капли не изменилась. К тому же, как выяснилось, тюремное заключение повлекло за собой определенные личные и политические последствия, но мы узнали об этом лишь позже, в течение следующих одиннадцати лет.

Часть четвертая. Бунты и революция

От всего человека вам остается часть речи. Часть речи вообще. Часть речи.

Иосиф Бродский

Глава 20. Счастливое семейство

После моего развода я попыталась поступить в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре, и меня приняли. Университет славился своей кафедрой английского языка и литературы, и я почему-то настроилась на него еще до брака с Мехди. Я лежала на кровати и читала письмо с сообщением, что меня взяли. Вошел отец. Сел у кровати и сказал, что, если я переведусь в новый университет в середине обучения, мне не зачтут многие оценки и придется учиться дольше. Он хотел, чтобы я закончила университет Оклахомы. Я стала возражать – мол, я всегда мечтала учиться в Санта-Барбаре, – но отец ответил, что хотел бы провести со мной больше времени, пока он еще молод, и рассчитывал, что я пораньше закончу университет и как можно скорее приеду домой. Помнишь, сказал он, ты же изначально вообще не хотела уезжать. Я задернула шторы, и комнату освещала лишь лампа на прикроватном столике. Он сидел у изножья кровати, опершись на локоть. Интимный портрет: отец и дочь в искусственном свете лампы.

Итак, я осталась в университете Оклахомы. Сейчас я об этом не жалею. Но отец оказался не прав: если бы я выбрала Калифорнийский университет, я бы скорее вернулась домой, ведь в Санта-Барбаре не было зарождающегося иранского студенческого движения, к которому я присоединилась; там я не организовывала бы демонстрации и сосредоточилась бы на учебе.

Моя жизнь в Оклахоме началась с чистого листа, будто брака с Мехди никогда и не было. По крайней мере, так мне казалось, хотя окружающие думали иначе. Наши старые друзья и знакомые пытались закрутить со мной роман или запрещали своим женам со мной общаться – якобы я могла плохо на них повлиять. Молодые американцы считали, что нет ничего проще, чем затащить в постель молодую разведенную женщину. Даже мой бывший муж, который взял в привычку писать мне любовные письма из Ирана, советовал мне, как себя вести, куда ходить, что делать и как сохранить свою честь.