О чем мы думаем, когда думаем о футболе

Брайан Клаф в качестве главного тренера «Брайтона», 1973 г. Frank Tewkesbury/Evening Standard/Hulton Archive/Getty Images

Несмотря на цинизм, коррупцию и хронический капитализм в игре, чтобы быть футбольным фанатом, нужно верить в сказки, глупость и некий утопизм. Мы могли бы свести воедино «Похвалу глупости» с «Утопией» Томаса Мора, которому, кстати, Эразм и посвятил свое сатирическое произведение, ибо существует связь между скудоумием и верой в утопию.

Утопизм Клафа направил его в эстетическую оппозицию к «уродству» стиля игры Реви и вере в «ковровый футбол»: «Если бы Бог хотел, чтобы мы играли в футбол на небесах, он положил бы траву там». И дальнейший ход истории доказал его правоту.

После увольнения из «Лидса» Клаф перешел в «Ноттингем Форест» и сначала вытащил команду из низшей лиги, а затем выиграл с ней английскую Премьер-лигу в 1977/78, а также два раза подряд Кубок европейских чемпионов – в 1979 и 1980 годах. К слову, единственной английской командой, которая достигала подобного успеха, был «Ливерпуль» в 1977 и 1978 годах. «Милан» повторил подобное в 1989 и 1990 годах, а мадридский «Реал» – в 2016 и 2017 годах.

Безусловно, когда дело доходит до международных турниров, национализм – это самая очевидная глупость, которой поддаются зрители. Туссен намекает, что футбол допускает ироничный национализм, шовинизм со слегка искривленной улыбкой: «Да здравствует Бельгия!» Как сказал мне однажды фламандец, мой старый приятель Филипп Ван От, единственная приемлемая форма национализма – бельгийская, потому что страна настолько разобщена, так близко находится к точке полного растворения, что может развалиться в любую секунду. Вопрос в том, может ли такая форма ироничного национализма быть устойчивой, когда дело касается других стран: таких как Англия или Германия, Бразилия или Аргентина, Северная или Южная Корея? Невозможно сказать.

Самый простой путь здесь – отринуть национализм и принять в объятия некую форму футбольного глобализма или космополитизма, не важно – либерального или левого толка. Но это кажется слишком очевидным, на мой взгляд, и игнорирует тот факт, что с ростом популистского права по всей Европе теперь мы взаимосвязаны как национальные субъекты. Статус нации нельзя просто отринуть, нельзя откреститься от него, это было бы равносильно отрицанию того, откуда мы, кто мы есть, как мы думаем и говорим. Несмотря на то что я враждебно отношусь к туповатой современной идентификации нации с государством, я не думаю, что мы можем просто проигнорировать или преуменьшить существенность национальности и ее жизненно важное значение в обеспечении ощущения принадлежности, идентичности и истории. Нам также необходимо признать сложность и экзотичность национальных чувств, особенно когда это касается нации, отличной от нашей.

Свой первый опыт страстного влечения к другой нации я приобрел в 1970 году, когда следил за Бразилией на Кубке мира (есть фотография, на которой десятилетний я, одетый в полный комплект национальной формы бразильской сборной, держу в руках футбольный мяч). Футбол позволяет мне мечтать о тех местах, где я никогда не был и, вероятно, никогда и не побываю: Камерун, Казахстан, Камбоджа… Бельгия.

Интеллект

Прекрасная глупость бытия футбольного болельщика сопряжена с тем, что Гадамер называет «трагической задумчивостью», которая одолевает зрителя в драме в античном театре. Я думаю, что в футболе происходит нечто подобное. Зритель находится на задумчивом расстоянии от игры, теоретической или эстетической дистанции, которая представляет собой зрительский способ участия. Это не означает, что болельщики абстрагировались от хода матча – просто они участвуют в процессе своим присутствием и постоянной внимательностью.

Можно развить мысль еще дальше: зритель не находится на службе у игроков и не вторичен по отношению к ним. Напротив, я думаю, что зритель – это превосходный член паритета игроков на поле. Зритель – третейский судья, суперарбитр, umpire – слово, этимология которого произрастает из латинского non par (не равный) и корнями уходит в non-peer (не пэр, не ровня), то есть тот, кто не равен другим. Как мог бы сказать Гегель, если бы ему посчастливилось думать о футболе, быть игроком – это не быть в себе, а быть для нас, быть опосредованным через зрителей и нуждаться в их узнавании для подтверждения своего существования.

Имея это в виду, мы можем расширить и мысль Сартра, предложенную в первой главе. Верно, что свободная активность отдельного игрока подчинена коллективным действиям команды – она может быть как интегрированной, так и переступающей пределы организационной структуры. Но это коллективное действие, или праксис, опосредуется на дополнительном уровне через теоретический взгляд зрителя. (Хотя я должен сказать, что меня всегда озадачивает повторяющийся феномен – фанаты, покидающие игру пораньше, за пять или десять минут до ее конца, якобы чтобы избежать трафика. Но если трафик – это главная ваша забота, то тогда зачем вообще приходить на игру?)