О чем они мечтали

Скиба молча подхватывался и сравнительно проворно догонял Ершова, учащенно дыша.

Судя по тому, что все время был слышен отдаленный глухой гул орудийной стрельбы и взрывов, очевидно, передовые позиции были уже недалеко.

Командир отделения Миронов — единственный кадровый во всем отделении, остальные все из запаса. Ему было по виду за тридцать. Держал он себя строго и немного замкнуто. Шагал молча впереди Ершова. Ростом он был со Скибу, но гораздо худей и стройнее.

Иван Тугоухов негромко спросил:

— Куда же нас ведут, Алеша?

— Думаю, что идем прямо в пекло войны, Ванюша!

— Сразу в бой, что ли? — недоверчиво проговорил Иван.

— Вполне, брат, возможно.

Все время молчавший Скиба хриплым голосом мрачно заметил:

— Того не может бути, шоб сразу. Ежли в бой — упредить должны… а то ж  м ы  все злякаемось и побежим кто куды.

Скиба разговаривал на смешанном русско-украинском наречии.

— Там, друг, бежать будет некуда! — предостерегающе сказал Ершов. — Об этом ты лучше и не помышляй.

В лесу стало совсем темно. Каждый с трудом различал теперь покачивающиеся фигуры идущих впереди. Кроны деревьев сплетались над дорогой так густо, что лишь изредка выпадал небольшой просвет, и тогда на короткое время мелькали две-три серебристых звезды, затем снова наступал мрак. Постепенно затихал отдаленный гул орудий. Кругом становилось тихо и глухо, но иногда раздавался зловещий хохот филина. Было похоже, что одна и та же птица сопровождает шагавших в неизвестность людей, перелетая от дерева к дереву.

— Ох, не к добру хохочет этот дьявол! — бурчал Кузьма Скиба. — Примета нехорошая, дид мой говорив.

Ершов оборвал его:

— Какой же ты красноармеец, если в дидовы приметы веришь?

Шли часа два, а конца лесу не было. Бойцы начинали уставать. Разговоры понемногу затихали. Давили вещмешки, оттягивали пояса подсумки и гранаты, ныли плечи от винтовок, гимнастерки у всех взмокли от горячего пота. Скиба кряхтел, сопел. Иногда бурчал:

— Ой, силов моих нету.

Иван Тугоухов не жаловался, хотя, видать, тоже уморился, и то и дело притрушивал рысцой, чтобы не отстать.

В Даниловке, сравнительно хорошо зная друг друга, Иван и Алексей не были большими друзьями. Слишком разные у них были характеры и склонности. Ершов любил читать, писал стихи, собирался учиться. А Иван вел вольготный образ жизни, ни к чему особенного пристрастия не имел, в колхозе работал то прицепщиком на тракторе, то учетчиком. Легковато он смотрел на свои отношения с девушками. Парень красивый, с черной копной кудрявых волос, он нравился девчатам, но часто менял их. Поухаживает недели две, три — и бросает. И уж нехорошая слава о нем пошла было, но по возвращении из армии сам неожиданно влюбился в Ксению Рыбалкину. Ксения не кокетничала с ним, как другие, она повела себя сдержанно и гордо. Иван сделался смирным и задумчивым, от Ксении не отстал, около года ухаживал за ней, провожал в хоровод и домой. На селе заговорили: Демьян Фомич женит сына на Ксении.

Ершов знал об этом — и теперь, чтобы веселее было идти, спросил:

— Поди, скучаешь по Ксюше-то?

Иван негромко ответил:

— По такой девке нельзя не скучать!

— Стало быть, любовь у вас с ней?

— Да с ее-то стороны не знаю… скрытная она какая-то… а я — да!

— Провожала она тебя?

— Провожала, конечно.

— Плакала?

— Крепилась: слезинка навернется, а она ее смахнет и улыбается. Ты, говорит, смотри там, на чужой стороне не загуляй. В шутку, понятно. А я говорю: обязательно загуляю! Тоже шутил.

— Нехорошо шутил, — сказал Ершов.

— Да после я и сам жалел… — помолчав, самокритично добавил Иван. — Я как Иван-дурак в сказке: на свадьбе плачу, на похоронах — шучу и смеюсь. Похоже, не зря меня Иваном окрестили.

— С дороги не написал ей ни разу? — спросил Ершов, не обратив внимания на самокритичные излияния земляка.

— А чего писать?

— Чудак! Написал бы: люблю тебя, Ксюша, и тому подобное. Ведь ты ни разу не говорил ей, что любишь?

— Да зачем говорить? Не глупая же она… Без объяснений должна понять…

Лес кончился лишь во втором часу ночи. На опушке сделали привал на полчаса и, построившись по четверо в ряд, двинулись дальше и опять вольным, нестроевым шагом. Ожидали, что дадут ужин, но оказалось, что он не был приготовлен, кухня проехала дальше. Пошли без ужина. В поле идти было веселей, хотя пыль из-под ног заструилась куда гуще, чем в лесу. Над головой сияло яркими большими звездами темное бездонное небо. И тишина в поле была необыкновенная: ни звука кругом, только слышно нестройное шарканье сапог.

Скоро Ершов различил, что по обеим сторонам стоит некошеная рожь. «У нас, наверно, уборку вот-вот начнут, мы южней здешних мест. А тут и не думают, она еще зеленовата». Сорвал на ходу колосок, стал вылущивать на ладонь зерна, потом попробовал на зуб: совсем мягкие.

— Здесь позднее наших хлеба вызревают, — сказал он, ни к кому не обращаясь, жуя мягкие сладкие зернышки.

— Эге ж! — неожиданно отозвался Кузьма, тоже что-то жуя.

— Ты чего жуешь? — спросил Ершов. — Либо НЗ?

— Ни. НЗы нельзя без команды… упреждали же. Зернышки жую, — ответил Кузьма.