О чем они мечтали

Ершов и без того любил Половнева, а после таких слов старик становился вдвойне родней и дороже ему. Однако о том, что его зовут на работу в областную газету, Ершов не решался сказать, и все бумажки, привезенные из города, лежали пока во внутреннем кармане выходного пиджака. Даже Наташа не знала еще о них. И ему начинало уже казаться, что переезд в город — несерьезное и необязательное дело. Невольно вспоминались слова Рославлева об отрыве от родной почвы, о том, что стихи можно писать и в деревне. Поэт Бернс и наш Дрожжин пахали землю и писали стихи.

Вообще Ершов не мог представить, как он будет жить не в Даниловке, а где-то еще. Он же с тоски пропадет. В армии служил и знал, что отслужит — и снова вернется в родные места. И все же тосковал! А если покинет свою деревню навсегда? По-видимому, Рославлев прав также и в том, что у Ершова никакого особенного таланта нету.

Так размышлял теперь Ершов почти каждый вечер, когда оставался один перед чистым листом бумаги. А то, что в последние дни стихи ему или совсем не давались, или давались туго, укрепляло его решимость не покидать родное село. О чем говорить, о чем мечтать, коли за пять ночей ничего путного не написал!

2

Ершов вышел на крыльцо, закурил. На селе еще было тихо: люди спали крепким предутренним сном. Только соловьи в колхозном саду проснулись и уже отщелкивали свои замысловатые трели.

Он сидел на лавочке и, пыхая дымом, все думал, думал. Что делать, как быть? Насчет города он решил: не ехать! Нечего ему там делать. Но вот со стихами… Как с ними? Пять ночей просидел, и ничего не выходит. То есть так, как раньше, написал бы и теперь. Но так писать он уже не хочет. Глагольная рифма, которой он, бывало, не замечал, теперь приводит его в бешенство. Шипящие и свистящие звуки вгоняют в дрожь. Размеры, ритм стихов заставляют часто задумываться — подходят ли они для того или иного стихотворения. А в результате ничего у него не клеится, словно у ткачихи, у которой стан испортился и бедра повреждены: вместо чистого тонкого полотна получается какая-то дерюжка. Значит, к черту! Бросить надо и не рыпаться!

— Алеша!

Сказано было полушепотом, а Ершов аж подскочил. Перед ним стояла Наташа в длинной ночной рубашке, с распущенными волосами, светлыми куделями упавшими на плечи.

— Испугала до смерти! — тихо проговорил Ершов, — Ты что словно привидение?

— Не ложился еще? — озабоченно спросила она.

— Нет, — глухо, отрывисто ответил Ершов.

— Да ты с ума сошел! Котору ночь не спамши… В гроб себя загонишь.

Ершов смял пальцами окурок, нервно швырнул наземь.

— Туда мне и дорога! — раздраженно проворчал он.

— Ой, чего такое ты мелешь! Разве так можно? Пойдем, пойдем, поспи хоть чуток. Тебе же в кузню скоро.

Она взяла его за руку и потащила в избу. Ершов послушно, словно лунатик, брел за ней и с горечью в голосе негромко бубнил:

— Бездарен я, Наташка! А заносился, воображал… горы сверну… Разве я не мечтал? Мечтал, да еще как! Буду писать, учиться, стану культурным человеком, настоящим поэтом. Мне, мол, только культуры недостает и тому подобное. А до дела дошло — и выходит, что ни черта я не стою, грош мне цена. Только людям, да и себе голову замутил. Другой бы на моем месте действительно ухватился за это предложение. И в люди вышел бы. А я не могу, потому что не имею права, раз нет способностей. И надо было сразу отказаться.

— От чего отказаться, Алеш? — спросила жена. — Ты ложись к стенке. Я немножко подремлю да встану… Чего же ты молчишь? От чего тебе надо отказаться?

— От работы, — вяло ответил Ершов.

— От какой работы?

Ершов помолчал, думая, как отнесется Наташа к возможному переезду в город. Ведь он без совета с нею чуть не решил было покинуть Даниловку. А может, Наташа будет против? Да не может, а наверняка она не захочет расставаться с Даниловкой. Тут же у нее отец, мать, сестры, братья, тут выросла…

— Меня, Наташа, зовут в газету работать, — нахмурив брови, проговорил он наконец.

— В районную?

— Кабы в районную, а то в областную!

Они разговаривали все время полушепотом, остерегаясь разбудить дочурку, но тут Наташа не выдержала и удивленно вскрикнула:

— В областную?!

— Ну да, в областную. А я хочу отказаться.

— Почему?

— Неохота мне. И потом… Они ведь берут из-за стихов. Дескать, способный поэт и тому подобное, а это неверно. Никаких способностей нет у меня… и газетчик из меня не выйдет.

— Ну и дурак ты, Алешка, — с нескрываемой досадой сказала Наташа.

— Почему дурак?

— Иные сами рвутся в город, а ты упираешься.

— А ты бы хотела жить в городе?

— А чем же плохо? Лишь бы квартиру подыскать.

— Квартиру обещали.

— Так зачем отказываться, Алеша? Поедем, поедем, родной! — Она соскочила с кровати. — Стихи, скажем, надоест писать — будешь еще что-нибудь делать, — тихо и рассудительно говорила Наташа, надевая сарафан. — Ведь в городе только зацепиться, работа всегда найдется какая ни на есть. На завод, в крайности, поступишь, если в газете не захочешь. Говорят, рабочие тоже хорошо нынче зарабатывают.