О чем они мечтали

— Я тебя, Филиппыч, не то что уважаю, я тебя люблю. Ведь с коих лет друг друга знаем! С детства! И царская война, и гражданская, и коллективизация — все нами с тобой пройдено, пережито. Пускай в разных частях служили… то неважно. А когда колхозы зачинались, мы ж с тобой нога в ногу, можно сказать. Было разве такое, чтобы Филиппыч в одну сторону, а Крутояров — в другую? Такого не было. Потому — мы с тобой трудящие бедняки были! И терпеть не можем, которы паразиты. Так ведь?

— Правильно! — кивнул Половнев с серьезным выражением лица.

— А помнишь, — продолжал Крутояров, — ты первый выкрикнул на сходке: «Раскулачить Травушкина — и на высылку!» Кто тебя тогда сразу поддержал? Крутояров и Ершов… Вот мы какие были! Не наша вина, что Травушкин извернулся. Одного, Филиппыч, забыть не могу: как мы с тобой дружка нашего Василия Ершова не уберегли?

— А как можно было уберечь? По нас тоже ведь палили, да промахнулись. Могли и не промахнуться, будь мы ростом с Василия.

Крутояров качнул головой:

— В аккурат могли! Это нам с тобой повезло. Рост ни при чем. Под счастливой звездой родились. В царскую войну оба ранетые были, но уцелели. В гражданскую тоже! И кулацкая пуля не взяла. Словно мы с тобой заговоренные… А Василия жалко! Останься он живой — быть бы ему председателем до сих пор. Он бы куда ладней дела вел, чем Митрий Ульяныч.

— Напрасно ты, Яклич, на Ульяныча обижаешься, — миролюбиво промолвил Половнев. — Неплохой он мужик. Горяч, грубоват — то правда. Об том я так и Алексан Егорычу сказал. Но об колхозе-то заботится.

— Не могу я ему простить, зачем он с Травушкиным нянчится. Изловили гада во вредстве — к чертям, вон из колхоза! Паршивая овца стадо портит.

— Наверно, нельзя так-то… первое — не пойман как следует, а второе — политика не дозволяет.

— Да при чем политика, Филиппыч! — с жаром воскликнул Крутояров теперь уже громко. — Аникей — гад! Ты согласен, что он гад?

— Об чем и говорить, тут двух мнениев быть не может.

— Тогда почему же Аникею мирволят, почему снисхождение такое? Не потому ли, что он скоро сватом Половневу станет? — язвительно вдруг выпалил Крутояров и уставился своими светло-серыми глазами на друга.

Петр Филиппович нахмурил брови, не отводя глаз от взгляда Крутоярова, мрачно и жестко спросил:

— Откуда тебе известно такое? Я тебе говорил?

— От тебя не слыхал.

— Тогда, стало быть, и не того… не мели языком, — раздраженно сказал Половнев, повышая голос — Мало чего сорока на хвосте носит!

— Да ты не серчай, Филиппыч… Должен я всю правду выложить, как ты мне друг и я тебя люблю… Но раз это от сороки, то и слава богу! — облегченно вздохнув, примирительно сказал Крутояров. — Сильно я растревожен был теми слухами… Как же, думаю, так? Филиппыч — и вдруг сват Аникею! Оттого сам и повез вас… Стало быть, все это сущая брехня!

— Да еще какая брехня-то!

Крутояров взял свою кружку с недопитым пивом, стукнул ею о кружку Половнева, приподнял вверх.

— Тогда выпьем, Филиппыч, дорогой ты мой! Ты и подумать не можешь, до чего я рад.

Половнев посмотрел на большие круглые часы, висевшие над дверью зала. До поезда оставалось еще с полчаса.

— А нехорошо у нас с тобой получается, — сказал он, почесывая затылок. — Сидим тут, бражничаем, а Пелагея на возу, одна.

— Хай посидит! — простодушно заулыбался Крутояров. — Она ж хотела пораньше на станцию приехать, а не мы с тобой… Там, на воле-то, ничего. Бричка в тени… Еще чуток посидим и пойдем… хочется мне все высказать… Дело, понимаешь, сурьезное, детей наших с тобой касаемое.

— Говори.

— Не будешь ругаться?

— Смотря чего скажешь.

— Дело такое, Филиппыч… Ты уж извиняй, пожалуйста. Значит, Илюхе моему Галка твоя приглянулась… Знаешь ты об этом?

— Слыхивал, — неопределенно отозвался Половнев.

— И насчет разлада между ними слышал?

— Тоже слыхал.

— Кто в разладе повинен — не знаю, — понизив голос, таинственно произнес Крутояров, невольно оглянувшись на соседний стол. — Только мой из-за этого разлада аж в Александровку зафитилил… Кумекаю так: прослышал парень, что Галю сватают за Андрюшку… и глаза у него на лоб! Парень горячий, не приведи бог. А выходит, что же? Никакого же сватанья, стало быть! Понапрасну Илюха запсиховал-то. Вот я и соображаю… не заехать ли мне в Александровку да все рассказать Илюхе? — заговорщически заключил он и снова оглянулся.

— Твое дело, — рассеянно и холодновато сказал Половнев. — Смотри сам.

— Нет, ты погоди! Ты мне так не отвечай, ты говори прямо: может, тебе и мой Илюха не по нраву?

— Чудак ты, Яклич! При чем тут я? Пусть они сами.

— Ну, а ты против Илюхи не будешь, если мы посватаемся?

— Илюха твой — парень хоть куда! Только, вишь ли, Галя-то совсем еще девчонка. Ей учиться бы… в университет она осенью собирается.

— Университет не помеха, Филиппыч. Ты не увертывайся! Мой Илюха тоже возьмет да и поедет… И пусть бы учились себе совместно. Мне охота знать, как ты… родитель то есть?

Половнев отвел глаза в сторону, хмуро проговорил:

— Рановато, Яклич, Гале об замужестве думать. Какое же ученье, если замуж…