О чем они мечтали

Федор Федорович, разумеется не подозревая об этом, заключил, что молодой его сотрудник видоизменился по собственному почину и вкусу. И теперь, окинув Ершова изучающим взглядом, он покачал головой и с неодобрением подумал: «Пижоном вырядился! А был ведь таким простым и симпатичным! Неужели я ошибся в нем? И это менее чем за месяц! Что же будет дальше? Пьет горькую, форсит, стихов не пишет… Или «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в забавах суетного света он малодушно погружен»? Леший их знает, поэтов, что они за публика. Маркс считал, что с ними надо вести себя, как с детьми. И Ленин мирволил Демьяну Бедному. Однако хорошо дитя! — Редактор недружелюбно покосился на смиренно сидевшего Ершова. — Сажень ростом. Дитя, если шалит, отшлепать можно. А этого попробуй отшлепай! И что мне с ним делать? Искра-то божия в нем, кажется, есть. Попытаюсь наставить на путь истинный… И хотя поэты не любят морали — прочту! Пускай слушает, бабушке его черт! А не послушается — выгоню… Нам шалопаи не нужны!»

— Вот что, Ершов, — усаживаясь за стол и мрачно глядя на собеседника, серьезно и сухо заговорил редактор после длительной паузы. — Дальше так продолжаться не может. Разве тебя затем перевели в город, чтобы ты тут разлагался и терял облик трудящегося человека, становился каким-то деклассированным прощелыгой? Куда это годится? Чуть не каждый день тебя видят в «Маяке» в компании забулдыг и пьяниц…

Чистое, свежевыбритое лицо Ершова с золотистыми, как зернышки проса, веснушками на скулах и возле носа сохраняло удивительное спокойствие. И ни намека на протест или раскаяние! Только по яркому румянцу, выступившему на щеках, можно было догадаться, каких усилий стоило ему это спокойствие.

Но на румянец редактор как раз и не обращал внимания, и потому, все более возмущаясь, что парня «пробирают» и «учат», а он сидит как истукан, Федор Федорович наконец не выдержал:

— Что же ты молчишь, Ершов? Не согласен?

— Согласен, Федор Федорович. Потому и молчу, — упавшим голосом промямлил Ершов. — Все правильно вы говорите, как же можно не согласиться… Потому-то я и хотел к вам прийти… что понял и сам…

На этот раз редактор заметил, что голос молодого человека подрагивает. «Ага! Значит, переживает!» И тогда Ершов опять стал казаться симпатичным, как в первое посещение. «Боже мой! Он совсем еще мальчишка! Его учить да учить! Ведь и сами мы в такие годы не ангелами были!»

— Но я не пойму, зачем же ты хотел прийти ко мне, если сам понял? — смягченно проговорил Федор Федорович. — Что же я могу? Тут дело в тебе самом. Надо иметь волю к жизни… к труду… надо ненавидеть пьянство, как безумную и дикую растрату сил и времени, не говоря уже о деньгах!

— В том-то и дело, Федор Федорович, — сказал Ершов, — что одно время мне показалось, не смогу я оторваться от компании забулдыг, как вы сами их называете. Ну и решил было вернуться в Даниловку. Испугался, что пропаду тут. И хотел посоветоваться с вами.

Такое признание понравилось редактору.

— Это уже хорошо, что испугался! — совсем миролюбиво заметил он. — Ну, а потом испуг миновал? И пошла писать губерния? Так, что ли?

— Нет, не так! Просто понял: возвращаться домой мне нельзя… это было бы вроде бегства от опасности. И решил, что надо самому все перебороть… и взяться за ум.

— Тем лучше, — проговорил редактор. — Значит, оторвешься?

— Оторвусь! — уверенно пообещал Ершов. — Я же отлично понимаю: богема как чаруса… и цветисто и на вид красиво, так и манит к себе, а ступишь — и пропал… засосет.

— Что такое чаруса? Первый раз слышу.

— Болото. У нас тут таких нет. Я узнал, когда служил в армии.

— Ну что же! Если сам видишь, куда тебя может завести эта компания, — тем лучше. В таком случае у меня все! Ступай! И как говорится, больше не греши. Но запомни: если ступишь и станешь тонуть в этой чертовой чарусе — пеняй на себя. Вытащить, возможно, и вытащим, но пощады тебе не будет! — Когда Ершов, уходя, был уже у порога, Федор Федорович добавил: — А насчет семьи немножко потерпи: в августе или сентябре получишь квартиру.

2

Вернувшись в отдел, Ершов сказал, что редактор вызывал его насчет квартиры и пообещал предоставить ее в августе или сентябре.

Часа за два до окончания работы, когда Жихарев пошел в машинное бюро продиктовать статью, Ершов отпросился у Стебалова и торопливо покинул отдел. Сделал он это с той целью, чтоб «оторваться» от Жихарева и избежать открытой борьбы с ним против выпивки, которую тот наметил уже с утра по случаю предполагаемого получения гонорара из молодежной газеты.

Был субботний день. Улица пестрела летними одеждами мужчин и женщин, громыхали трамваи, один за одним проносились автомобили.