О чём пела золотая кукушка

— Не тревожься, дорогая Килин-Арыг, — ласково прошептала, отступив в темноту, Хан-Чачах. — Разве вещее сердце не подсказало тебе, что я вернусь и не оставлю тебя одну в этой юрте. Как могу я предаваться веселью и беспечно плясать у костра, когда ты не смыкаешь глаз? Давай хоть разок взглянем на волшебный посошок и чудесный шарик моего любимого брата Албании. Что в этом дурного?

— Одумайся, Хан-Чачах! Что ты болтаешь? Даже в праздничный вечер не следует терять голову! Как можно ослушаться? Он строго-настрого наказал, чтобы никто и никогда не касался его заветных вещей!

— Отчего ты так испугалась, моя дорогая Килин-Арыг? Я не заставляю тебя трогать чужое добро. Ты права, это было бы нечестно. Но мой брат и твой драгоценный муж не запрещал нам всего лишь один разок издалека посмотреть на посошок и шарик, которыми он так дорожит. Да и сам Албанчи не только не узнает, но даже и не догадается об этом! Не бойся, Килин-Арыг, и не забудь, что сегодня большой праздник, а я отказалась от веселья, чтобы побыть с тобой вдвоем.

Долго не унималась Хан-Чачах — то в голосе ее слышалась мольба, то какой-то странный укор, то плачем своим она старалась склонить свою подружку нарушить слово, данное Албании.

Наконец добрая сердцем Килин-Арыг уступила слезам и просьбам юной проказницы и, взяв за руки рыдающую Хан-Чачах, подвела ее к белоснежной кошме и откинула подушку.

— Утри глаза и быстрее гляди, пока есть еще время, — шепотом сказала Килин-Арыг. — Албании может неожиданно переступить порог юрты, тогда нам несдобровать. Он не простит нам этого!

Ослепительный свет озарил дорогое убранство уютного жилища — это сиял и искрился чудесный шарик.

Один бок его был схож с луной, другой — с солнцем. И сам он, как упавшая с неба звезда, казался и близким и далеким. А рядом лежал волшебный посошок с витой костяной ручкой, готовый тотчас по воле хозяина превратиться в богатырского белогривого волка Ах-Пёри.

Радостно вскрикнула Хан-Чачах и как зачарованная смотрела на чудесное сокровище Албании. А Килин-Арыг, глядя на свою подружку, с тревогой думала:

«То же лицо и как будто совсем не то, те же глаза и словно не те, тот же голос, но и не тот. Что за странные мысли не дают мне покоя? Почему черное предчувствие беды сжимает мое сердце? Что может случиться в эту тихую лунную ночь?"

Еще не знала доверчивая Килин-Арыг, какие злые напасти подкрались к порогу ее жилища и притаились под сенью чернокрылой ночи. Но странное волнение, охватившее ее, все нарастало.

А Хан-Чачах, зачарованно глядя на чудесный шарик и волшебный посошок, крадучись, словно волк, выслеживающий несчастную жертву, приближалась к белоснежной кошме, готовая своими извивающимися, как две змеи, руками схватить сокровище богатыря Албанчи.

Но вдруг она замерла и ласково еле слышно прошептала:

— Прикрой подушкой шарик и посошок моего брата, любезная Килин-Арыг. Довольно любоваться тем, что принадлежит другому. Мои глаза устали от холодного света, который излучает этот волшебный шарик.

И сама я дрожу, как будто в нашу юрту вселилась старуха-метель. Подари мне тепло своего тела, и я усну рядом с тобой на белоснежной кошме.

А когда сладкие сны унесли Килин-Арыг в мир безмятежного покоя, зловещая тень легла на полу юрты. Освещенная холодным светом луны, Хан-Чачах узловатыми, как у древней старухи, пальцами ловила бледный луч ночного светила. Потом трижды коснулась лицом ленты лунного света и вдруг превратилась в ту, которой и была на самом деле, — в коварную и злобную Хара-Нинчи, дочь болотной мрази Юзут-Арыг.

Обратив свирепое лицо к луне, она тихо прошептала:

— Сестра Очы-Сарыг, я жду тебя! Приходи быстрее — настал час нашего торжества! Не будем, словно бездомный кулик, мотаться между небом и землей! Мы дочери могущественной Юзут-Арыг, и не нам бояться смертных алыпов!

И тогда по узкой ленте бледного лунного луча, будто по вытоптанной степной тропе, в юрту Албанчи вбежала злоречивая великанша Очы-Сарыг.

Как два раскаленных уголька, сверкали ее глаза, злоба скривила огромный рот, из которого свисал, точно пламя костра, язык, а костлявые длинные руки уже тянулись к лебединой шее уснувшей Килин-Арыг.

— Погоди, Очы-Сарыг, — прошипела Хара-Нинчи. — Наша месть Албанчи будет пострашнее самой смерти. Мы лишим его волшебного богатства — вместо посошка он найдет под подушкой высохший стебель болотной травы, а вместо шарика я оставлю ему войлочный мяч, годный лишь для того, чтобы его гоняли в придорожной пыли босоногие мальчишки. Вся волшебная сила непобедимого Албанчи в наших руках, а мы никогда еще не возвращали то, что добыли.

И Хара-Нинчи крепко прижала к своей худосочной груди посошок и шарик Албанчи и направилась к выходу из юрты. А Очы-Сарыг с минуту помедлила, потом низко наклонилась над безмятежно спавшей Килин-Арыг и прошептала: