О дьяволе и бродячих псах

Он был уверен, что утрата не сломила его, а потом ловил себя на навязчивых, приближенных к больной обсессии, убеждениях, что все осталось в другой, прошлой жизни. Хотелось усыпить напористый голос вины, дребезжавший подобно расстроенной скрипке.

Но голос внутри оставался непримиримым.

– У тебя руки сжаты в кулаки. Того и гляди, побьешь.

Грей опомнился, что пальцы его, в самом деле, судорожно стиснуты с такой силой, что на коже проступили полосы вен.

Он невиновен в том, что случилось. Это было в прошлой жизни.

– Грейсон! – По коридору летела медсестра. – Раненого доставили!

Окрик ее вмиг рассеял назойливую круговерть мыслей. Грей поспешил покинуть собеседника и стремительно двинулся в сторону операционной.

– Что случилось?

– Перестрелка в городе, полиция тоже здесь.

Он недовольно покачал головой, раздумывая, кому делегировать малоприятное общение с блюстителями порядка.

– Пуля в плечевом суставе. Кости целы, – понадобилось время, чтобы изучить рентгеновский снимок. Еще некоторое, чтобы завершить вытверженный перечень приготовлений к процедуре.

На операционном столе в негромком стоне заходился раненый, да так экспансивно, что Грей рассудил: стенания пациента вызваны, скорее, желанием убедить доктора в тягости своего положения, нежели муками боли. Худое лицо мужчины казалось бледным, все недостатки уродливо подчеркнул свет слепящей лампы. Грейсон замер. Изрытые оспой щеки натолкнули на неожиданное осознание, – он уже встречался с этим человеком. Грей всмотрелся в испуганные поросячьи глазки и нашел в них тот же спутанный с недоумением страх, что и после выстрела на злосчастном перекрестке. Доктор Бернд Грейсон напрягся, и вид его стал воистину устрашающ, а ужас человека – более оправдан.

Грей сокрушительно вздохнул. Он сгорбился над столиком с поблескивающими стерильностью инструментами, оперся руками, будто не в силах держать груз раздумий. Врач в нем приказывал владеть собой, пока простой обиженный человек старался перекричать первого. Краем глаза увидел, как медсестра готовит шприц с дозой местной анестезии, и строго прервал:

– Не нужно.

Грейсон еще не принял решение, кто он прежде всего – врач или пострадавший, но знал точно – не титан милосердия, панацеи не будет.

– Но…

Как долго он носил в груди скорбь и тоску. И истязающие тирады вины. Грей так и не сыскал живительного бальзама утешения, но, похоже, все это время оно таилось в сердечной горечи, в гневе и обиде.

– Вон. Все вон отсюда.

Снующие медсестры замерли в замешательстве.

– Я сказал: вышли все отсюда! – прикрикнул он.

Двери за спиной, хоть и не сразу, но послушно захлопнулись. Оставшись с раненым один на один, доктор задвинул щеколду и горой навис над объятым паникой пациентом.

– Помнишь меня? – голос Грейсона обрушился, как лавина.

Дерганое мотание головой. Отрицание.

Грей с силой надавил на рану. Стены операционной вздрогнули от истошного визга. Вопль, заполнивший комнату, с той же силой звучал и внутри самого Грейсона, – страшно болела душа. От потери, от несправедливости, от какого-то ублюдка, который обманулся мнимой вседозволенностью. Очень обманулся. Действия Грея стали напористее, а крик раненного все меньше напоминал человеческий.

– Помнишь меня?

– Нет! Умоляю! – едва различалось сквозь плач.

Грей отпустил рану, прикрыл глаза и несколько раз встряхнул руками, призывая себя к спокойствию, терпению и порядку.

– Договоримся так: я выполню свой профессиональный долг, а после – убью, – он не был уверен в собственных словах, но почему-то решил, что должен сказать именно это.

– Помогите! – голос человека надрывался, выбиваясь из последних сил. Грей саданул мерзавца кулаком. Не так крепко, как хотелось бы.

В паническом страхе мужчина беспорядочно задрыгал руками и совершенно негаданно ударил по столику с хирургическими инструментами. Волей судьбы под дрожащие пальцы попался скальпель. Извиваясь ужом, убийца ухватился за него, как утопающий за соломинку, и с быстротой молнии полоснул Грея по лицу. Переносица отозвалась режущей болью.

Первой ошибкой пациента Бернда Грейсона стала его скользкая дорожка грабежа и разбоя, второй – убийство невесты будущего «спасителя», третьей – сопротивление на операционном столе. Глаза Грея застелила безудержная ярость. Он не был ни доктором, ни тем более служителем клятве Гиппократа, он забыл свое призвание, а главное – самого себя. Человечность уснула, отдав Бернда на растерзание слепящей ненависти и жажде мщения.

В лицо Грейсона хлестнула чужая кровь, заливая щеки, глаза, мешаясь с его собственной. Алые брызги покрыли пол и халат. В последние мучительные крики вплетался настойчивый грохот по ту сторону дверей, но Грей не слышал ни того, ни другого. Он существовал одной лишь целью – свершить правосудие над тем, кто взялся лишать жизни невинных.

С треском распахнулись двери, в операционную влетели полицейские с оружием наготове. Но Грей уже не мог вернуться в мир, где он – обезумевший доктор, убивший собственными руками живого человека. Он выбрал остаться в мире справедливости. Жестокой, не имеющей ничего общего с гуманностью, но справедливости.