О дивный новый мир. Слепец в Газе [Авторский сборник]

– А с ними, если я правильно понимаю, вы спасены? – спросил Марк Стейтс, не отрываясь от фортепиано, и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Если б было так. Но от этого, видимо, мало пользы. Даже от того малого, что по сути своей важно. Обильное размышление всегда принималось за скудоумие. А что касается искусства, литературы, – возьмите, к примеру, музеи или библиотеки. Взгляните, что в них! Девяносто девять процентов хлама и бессмыслицы.

– А греки? – не сдавался мистер Кройланд. – А флорентийская школа? А китайская скульптура? – Он сделал рукой очаровательный жест в воздухе, как будто ласкал суньскую амфору или чашеобразный пуп водяной нимфы эпохи высокого Ренессанса. Он мягко улыбнулся, и его большие желтые зубы, проглядывающие сквозь усы, ощерились злобой и ненасытностью. Даже когда он говорил о фресках Скифанойи [143] или шептал, словно разглашая пророческую тайну, имя Вермера Делфтского .

– Ерунда, – уверял Стейтс, – почти определенно ерунда и мусор. И большинство из того, что не является ерундой и мусором, всего-навсего хорошо, но не представляет собой ничего сверхъестественного. – Как то, что мы могли бы назвать небольшой практикой, – объяснил он. – А если ты познал себя, свое несчастье, беспомощное Я, которое еще может усовершенствовать эти творения – то нельзя же, в самом деле, принимать свои деяния настолько серьезно.

Мистер Кройланд, как явствовало из его нахмуренного вида, не думал о себе в подобном духе.

– Конечно, можно получать удовольствие и от таких, совершенно ничего не значащих вещей, – признал Стейтс. – Есть чистое мастерство, например мастерство техники или интерпретации. Например, жесткая последовательность нот в басовом ключе, исполняемая правой рукой, в то время, как левая свободно импровизирует. Это вызывает несравненный восторг! Но то же самое можно сказать и о плотницком деле. Все это кустарщина, которая перестает в конце концов быть интересной независимо от уровня совершенства и таланта. В конечном итоге во всем этом не обнаруживается никакой ценности – гений отличается от посредственности лишь количественно. Например, Брамс  – его сочинения отличаются от сочинений Мейербера [144] лишь степенью вложенного в композицию интеллекта и труда. Но лучшие вещи Бетховена так же нельзя сравнивать с лучшими вещами Брамса, как сочинения последнего с худшими сочинениями Мейербера. Принципиальная разница. Совершенно иной мир.

– Иной мир, – эхом повторил мистер Кройланд, шепча, будто речь шла о загробном царстве. – Именно в этом я пытаюсь вас убедить. С самым высоким искусством человек вступает в высший мир.

Беппо зашипел, целиком и полностью поддерживая это высказывание.

– Мир, – настаивал мистер Кройланд, – богов и ангелов.

– Не забудьте о невидимых любовниках, – вставила Элен, потягивая из стакана белое вино и чувствуя, что разговор становится все более и более забавным.

Мистер Кройланд не придал ее высказыванию никакого значения.

– Следующий за этим мир, – продолжал он. – Великие художники проводят вас прямо на небеса.

– Но никогда не позволят вам оставаться там, – возразил Марк Стейтс. – Они дадут вам почувствовать вкус того мира, а затем вы снова свалитесь обратно в грязь. Божественно, но всего лишь на мгновение. Время быстротечно. И даже когда меня уже заманили на небо, я ловлю себя на том, что спрашиваю: и это все? Будет ли еще что-нибудь, какое-то продолжение? Иной мир недостаточно иной? Даже «Макбет», даже «Месса ре мажор»[145], даже «Успение» Эль Греко . – Он качнул головой. – Когда-то это доставляло мне удовольствие. Было успокоением и поддержкой. Но теперь… теперь я чувствую, что хочу чего-то большего, чего-то более небесного, менее человеческого. Да, менее человеческого, – повторил он. Его лицо искривила жутковатая улыбка. – Живопись, музыка, литература, философия – всего этого недостаточно.

– Чего же тогда достаточно? – спросил Беппо. – Политики? Науки? Делания денег?

Стейтс качал головой, отрицая каждое из предложенного.

– Что еще остается?

– Ничего. Совершенно ничего.

– Вы говорите за себя, – сказал Кройланд. – Мне этого достаточно. – Он снова смежил очи и предался духовному посту.

Глядя на него, Стейтс почувствовал гневное желание проткнуть тщеславие старого черта, как воздушный шарик, – проделать дыру в этом огромном вместилище культурного газа, с помощью которого мистер Кройланд умудряется подниматься в поднебесье, в разреженный воздух чистого эстетизма.

– А как же смерть? Вы думаете, что это панацея и от нее? – настаивал он на своем тоном, который внезапно сделался грубым, как у палача. Стейтс помедлил, и в течение секунды старик пребывал в ужасном, многозначительном молчании – молчании тех, кто в присутствии жертвы или неизлечимого больного нарочно оттягивает надвигающуюся неизбежность. – Панацеей от самой жизни, если на то пошло, – продолжал Марк, смягчаясь. – От жизни в любом из ее неприятных или опасных проявлений.

– Например, от собак, которых выбрасывают из аэроплана. – Элен истерически рассмеялась.

– О чем ты говоришь? – вскричал Беппо на одном дыхании.