О дивный новый мир. Слепец в Газе [Авторский сборник]

Котенок лежал в тени под раковиной. Присев на корточки перед его корзиной, Элен протянула руку, чтобы взять его, затем, слегка вскрикнув от ужаса, отдернула ее, словно коснулась чего-то отталкивающего.

– Но что стряслось с ним? – закричала она.

Полосатая шкурка маленького животного потеряла всю свою гладкость, весь шелковистый блеск и свалялась сырыми, неровными комками. Отекшие глаза были закрыты и полны желтого гноя. Насморк испортил некогда красивый узорчатый мех на морде. Несмышленый, но милый маленький Томпи, которого она, беспомощного, держала в одной руке, к которому она прижималась лицом и в чьи глаза смотрела, исчез, и на его месте лежал грязный, едва живой комочек. Как та печенка, внезапно пришло ей на ум, отчего она брезгливо содрогнулась. И моментально она почувствовала стыд за мысль, за тот жест презрения, продиктованный бессознательным импульсом.

«Какая я сволочь! – думала она. – Чистая сволочь!»

Томпи был болен, несчастен, может быть, умирал. А она оказалась настолько брезгливой, что побоялась прикоснуться к нему. Сделав усилие, чтобы побороть свое отвращение, она снова протянула руку, взяла маленького котенка и свободной рукой пыталась приласкать (с какой-то болезненной неохотой) мокрую и обвислую шерсть. Слезы навернулись ей на глаза, переполнили их и потекли вниз по щекам.

– Это ужасно, это невыносимо, – повторяла она срывающимся голосом. Бедный маленький Томпи! Прекрасный, родной, забавный Томпи! Убит – нет, хуже, чем убит, – превращен в жалкий комочек грязи, без всякой причины, просто бессмысленно – и в такой день, божественный день, когда над Уайт-Хорс плыли облака, а солнце светило над вершинами Севернейкского леса. А теперь, что было еще хуже, ей внушало отвращение бедное маленькое животное, она не могла прикоснуться к нему, будто он был куском той печенки, – она, которая притворялась, что любит его, которая не любила его. Не стало лучше оттого, что она держала его, как теперь, и гладила, и не играло роли то, что она при этом чувствовала. Она могла изобразить жест переполнявшего ее отвращения, и отвращение никуда не исчезало. Несмотря на любовь.

Она подняла залитое слезами лицо и взглянула на миссис Уикс.

– И что же нам делать?

Миссис Уикс покачала головой:

– Я никогда не замечала, чтобы вы вообще что-либо могли сделать. Даже с кошками.

– Но есть же какое-то лекарство.

– Никакого, кроме того, чтобы оставить их в покое, – заявила миссис Уикс с пессимизмом, очевидно, подкрепляемым желанием, чтобы оставили в покое ее. Затем, тронутая несчастьем Элен, она утешительно добавила: – Он поправится. Не нужно плакать. Пускай он поспит.

На плитках конюшенного дворика послышался звук шагов, и через открытое окно донеслась слегка фальшиво исполненная песенка «Да, сэр, она моя малышка». Элен распрямилась и, выглянув, крикнула:

– Джерри! – Затем, в ответ на выражение удивленного соболезнования, добавила: – Случилось что-то ужасное.

В больших, сильных руках Томпи чувствовал себя более маленьким и несчастным, чем обычно. Но Джерри был мягок и грациозен. Наблюдая за ним, когда он промокал глаза котенка, удалял слизь из ноздрей, Элен поразилась тонкой точности его движений. Она сама, как она думала, придавая высокое значение своему собственному неумению, была не способна сделать ничего, кроме как погладить Томпи и почувствовать отвращение. Безнадежен, почти обречен. А когда он попросил ее помочь в том, чтобы засунуть Томпи в рот полтаблетки аспирина, размельченного в молоке, она все испортила, разлив лекарство.

– Может быть, я сделаю это лучше сам, – сказал он и взял у нее ложку. Элен была слишком сильно унижена…

Мери Эмберли была разгневана. Она лежала здесь, больная и в лихорадке, и волнением доводила себя до еще более сильной лихорадки и боли, думая об опасном вождении Джерри. И здесь же была Элен, внезапно забредшая к себе в комнату после того, как ее не было в доме более двух часов, не имея элементарной порядочности прийти и убедиться, все ли с ней в порядке, более двух часов, когда ее мать – заметьте! – лежала там в агонии, испытывая стресс, думая, что дочь попала в аварию.

– Но Томпи умирал, – объясняла Элен. – Теперь он уже мертв. – Ее лицо было очень бледным, а глаза красными от слез.

– Ну, если ты предпочитаешь жалкого кота родной матери…

– Кроме того, ты спала. Если бы ты не спала, ты бы услышала, как приехала машина.

– И теперь ты желаешь мне сна, – с видом оскорбленной добродетели сказала миссис Эмберли. – Могу ли я на минуту забыться от такой боли? Вдобавок, – прибавила она, – я не спала. Я находилась в бреду. Я бредила несколько раз на протяжении дня. Конечно же, я не слышала машину. – Ее взгляд упал на бутылку сомнифейна, стоявшую на столике рядом с ее постелью, и подозрение, что Элен также могла заметить ее, привело ее в еще больший раж. – Я всегда знала, что ты эгоистка, – не унималась Мери. – Но я, должна сказать, не думала, что ты будешь настолько паскудной.