О дивный тленный мир

Только когда стоишь перед открытой топкой крематория, становится очевидным простой факт: у гроба нет колесиков. Блоков и рычагов, которые мягко перенесли бы этот увесистый предмет с подъемника в огонь, где он в конце концов исчезнет, тоже нет — по крайней мере, в этом крематории, — поэтому все происходит так, как происходит. Тони бесцеремонно, полагаясь на один только импульс и глазомер, отводит гроб назад по гладкой металлической поверхности подъемника, а потом со всей силы, всем своим весом толкает его рукой в пасть топки. Я невольно ахаю, но голос теряется в реве. Гроб стучит по неровному цементу. Белые искры разлетаются и сверкают на оранжевом фоне. Детская фотография упархивает куда-то в угол и вспыхивает. Когда дверца опускается, гроб уже объят пламенем. Я делаю шаг вперед, чтобы заглянуть в глазок и посмотреть, как его поглощает огонь. Появляется тонкий запах приготовленных на пару моллюсков.

Тони вытягивает руки и показывает, что одна больше другой. Такой несимметричный моряк Попай. «Надо бы периодически вставать с другой стороны», — смеется он. Но зачем менять тридцатилетнюю привычку?

В Кэнфордский крематорий в Бристоле привозят в среднем восемь трупов в день. За год набирается, может быть, 1700. Тони каждое утро в семь часов приходит из своей сторожки на кладбище (это требуется по должности) и включает аппаратуру, чтобы прогреть ее пару часов перед первой кремацией. Этим утром уже было четыре гроба, еще три по расписанию будет после обеда. Я пришла во время передышки. Тони поглядывает на часы.

Кладбищу вокруг около ста лет. Здешний крематорий в два раза моложе. Со времени его постройки популярность кремации в Великобритании выросла: тогда сжигали 35% умерших, сейчас — 78% (Америка отстает, там всего 55%)[126]. Размеры трупов тоже успели измениться. Если человек больше 208 сантиметров ростом или весит более 150 килограммов, гроб может не пройти в отверстие в полу старой часовни, которое ведет в крематорий. Местные ритуальные агентства об этом знают и отвозят крупных клиентов в другие места.

Тони не всегда трудился в подвале. Раньше у него была работа на свежем воздухе — он был одним из двенадцати садовников. Надо было ухаживать за тридцатью клумбами роз и примерно 2000 кустов, подрезать живые изгороди и растения вдоль аллей, приглядывать за теплицами, в которых росли свежие цветы для ваз в часовне (теперь ставят искусственные из пластмассы). Но его интересовал процесс кремации, платили там немного лучше, и он решил: «Незачем вечно торчать снаружи, мерзнуть и мокнуть». Внизу всегда тепло.

Мы сидим на кухне. Помещение пустое, как подсобка в каком-нибудь государственном учреждении. Шуточные плакаты на тему увольнения, кружки, которые обычно дарят тайные Санта-Клаусы, и пасхальные яйца лишь немного сглаживают унылую обстановку. Тони пьет черный быстрорастворимый кофе — на его кружке Гомер Симпсон прижимает к потолку Свинью-паука. Его коллега Дейв ест тост с ветчиной и глазунью. Его черный пиджак висит на крючке у двери, а черный галстук к костюму он засунул в рубашку, чтобы не испачкать яйцом перед похоронной службой. Он моложе Тони, примерно в моих годах. У него темные волосы и козлиная бородка. В момент нашего знакомства он читал «Дракулу» — нашел эту книгу на стене одного дома. В пластмассовом подносе на столе лежат купленные в супермаркете маффины с кусочками шоколада. Мы едим, а тела внизу горят в своих раскаленных отсеках.

Я пришла в этот крематорий, чтобы посмотреть промышленную сторону смерти: все церемонии и обходительное обращение с живыми позади, и тело поглощает огонь. Я познакомилась с людьми, которые устраивают похороны, с человеком, тщательно снимающим отпечатки лиц, с человеком, который скрупулезно восстанавливает черты лица, чтобы родные в последний раз на них взглянули. Сейчас я там, где все это в прошлом. В подвале уже нет никакого контакта, есть только мужчины, отправляющие гроб в топку, а кости — в дробилку. По крайней мере, мне так казалось. Теперь я быстро понимаю, что все не совсем так.