О дивный тленный мир

Я разговариваю с ними уже целый час, и больше всего меня поражает разрыв между происходящим вверху и внизу. Непонимание связанных со смертью процессов — по неведению или из-за того, что похоронные агенты не говорят напрямую, — приводит к тому, что у печей что-то идет неправильно или не так хорошо, как могло бы. Тони рассказывает, что никогда не пошел бы работать туда, где надо трогать трупы. «Они жуткие, бр-р», — произносит он, ежась. В основном ему не приходится этим заниматься, и если бы все знали, как устроена система, то мертвецы оставались бы невидимым содержимым закрытого ящика. Однако родственники, месяцами выясняя, кому платить за запоздалые похороны, не думают о работнике крематория, которому придется их осуществлять. Они не представляют себе, как Тони опирается спиной о стену в дальнем углу подвала, ждет, слушает, как затихают звуки органа, как уходят скорбящие. Он уже чувствует по запаху, что сейчас спустит к нему гидравлический подъемник. Родные не думают о том, что перележавший труп начинает течь и пачкает катафалк, потом часовню и, наконец, подвал и что это зловоние разложения пропитает все на многие дни вперед. Вонь такая, что один похоронный агент из сочувствия принес освежитель воздуха. По словам Тони, средство пахнет хуже покойника. «Возьмите попробуйте», — говорит он скептически, показывая мне маленькую коричневую бутылочку, которую принес из кабинета уже без крышки. Она пахнет химической лакрицей. Я соглашаюсь, что, если добавить распылитель, получится оружие против обонятельных рецепторов. «У трупа есть срок хранения, — говорит он, плотно закручивая крышку. — И мне иногда кажется, что организаторы похорон мухлюют». Он возвращает бутылочку на полку без намерения ей когда-нибудь воспользоваться.

Еще ритуальные агентства рекламируют гробы из лозы или картона как «зеленую» альтернативу традиционным вариантам, если семья хочет позаботиться об окружающей среде. Когда эта продукция появилась на рынке, никто не учел, что гроб надо физически заталкивать в топку и что для этого нужна солидная деревянная основа, которая выдержит удары о цемент. Первые образцы сгорали дотла, не успев полностью войти в печь, и сотрудникам оставалось только заталкивать тело отдельно. После больших дебатов и тестов таким гробам стали делать прочное дощатое дно, однако древесина традиционного гроба — это еще и топливо, поэтому Тони приходится компенсировать ее отсутствие и включать газовые горелки. Процесс из-за этого получается, вопреки заверениям, не такой уж полезный для природы. Если горения нет, труп просто печется — через глазок он выглядит как человек в гидрокостюме. Горелки же разрывают его на куски.

Я спрашиваю, думает ли он после 30 лет работы о собственной смерти и о том, что его тело могут сжечь. В ответ Тони с гордостью показывает мне фотографию своего пса Бруно: белого с коричневыми пятнами стаффордширского терьера с огромным языком, свисающим из мясистой морды. Тони сияет, как влюбленный. «Я ее уже пропустил! Я ушел от собственной смерти! — говорит он, не объясняя, зачем мне смотреть на собаку (не то чтобы я была против). — Четыре года назад я слетел с мотоцикла на скорости 216 километров в час. Старик Бруно тогда сидел в коляске». Тони ударился головой о землю, а Бруно проехал еще какое-то расстояние на Kawasaki Drifter и благополучно остановился. Пока Тони лежал в больнице, Бруно терпеливо ждал выписки на своем сиденье.