О дружбе. Эволюция, биология и суперсила главных в жизни связей

Это новое понимание особенностей работы очень юного мозга привело к всплеску интереса к тому, что происходит с мозгом ребенка с рождения до трех лет. Критически важен колоссальный рост массы мозга в эти три года, и зависит этот рост от любви и заботы со стороны родителей и нянюшек. (Для этого не требуются дорогие, созданные по индивидуальному заказу изделия, стимулирующие работу головного мозга.) Хьюбел и Визел, так же как и другие ученые, пришли к выводу: несмотря на то что мозг при рождении не является неизменной структурой, бóльшая часть его роста приходится на короткий период самого раннего детства. Мозг шестилетнего ребенка достигает 90 % размера мозга взрослого человека.

Выяснилось, однако, что это не последнее изменение, происходящее в головном мозге. В конце девяностых годов Гьедд, который увидел тут аналогию с «двойным ударом» в боксе, возглавил работы по новому проекту в Национальном институте психического здоровья[190]. До того времени методами визуализации получали изображения срезов детского мозга – все особенности его анатомии были запечатлены в какой-то определенный момент, то есть были застывшими, статичными. В ходе нового исследования Гьедд и его сотрудники сканировали головной мозг детей в возрасте от четырех до двадцати лет. Некоторым сканирование выполняли много раз, а одному ребенку МРТ делали один раз в два года в течение десяти лет. Целью было оценить изменения объема серого и белого вещества с течением времени. Серое вещество – это «мыслящая» часть мозга, нейроны, выполняющие работу мышления. Белое вещество, называемое так по цвету миелина, обволакивающего нервные волокна, является тканью, соединяющей нейроны в единую сеть. Гьедд и его коллеги открыли нечто примечательное и дотоле неизвестное. В раннем подростковом возрасте мозг претерпевает второй период роста и изменений, который во многом повторяет раннюю вспышку роста в двух-трехлетнем возрасте. Происходит второй грандиозный избыточный рост числа нейронных связей, а затем их элиминация. Максимум роста приходится у мальчиков на двенадцать лет, а у девочек (в силу более раннего наступления пубертата) – на одиннадцать. Затем снова начинается процесс «подрезания» избыточных нейронных связей.

Этот всплеск развития не так радикален, как первый, но тем не менее силен и значим. Как и в раннем детстве, он делает юных подростков восприимчивыми к чувственному опыту. Гьедд уподоблял мозг «Давиду» Микеланджело: «Подобно скульптору, на пике пубертата вы начинаете с огромной глыбы мрамора, из которой произведение искусства возникает в результате удаления лишнего. Именно так формируется головной мозг»[191].

У этого открытия есть и еще одно важное следствие. Разные части мозга созревают в разном темпе и в разное время. Конечно, мы и раньше знали, что мозг подростка еще не является полностью «готовым». Именно поэтому Роберт Сапольски назвал одну из глав своей вышедшей в 2017 году книги «Биология добра и зла», посвященную подросткам, «Чувак, где моя лобная кора?». Лобная кора – это часть головного мозга, отвечающая за суждение, планирование и исполнение. В подростковом возрасте лобная кора находится на стадии продолжающегося развития. Это помогает объяснить, почему это время рискованных решений, уязвимости, а также понять, почему подростки так склонны к неудачным решениям (более 70 % смертей в этой возрастной группе связаны с дорожно-транспортными происшествиями, случайными травмами, убийствами и самоубийствами)[192]. Казалось бы, логично думать о созревании мозга как о поступательном движении к рациональному и разумному поведению. Но если бы это было так, то не должны ли дети младшего возраста с их еще менее развитой корой совершать поступки еще более глупые, чем подростки? Почему склонность к неразумному риску возникает именно в подростковом возрасте, а не раньше или позже?

Потому что, как оказалось, в развитии головного мозга имеет место дисбаланс. Подростковый период характеризуется не просто замедленным созреванием лобной коры и всего остального мозга. В этот период развития вперед вырывается лимбическая система, отвечающая за эмоции, а области, контролирующие суждение и разум, отстают. Действительно, наиболее существенен этот разрыв между мышлением и эмоциями.

В 2008 году нейрофизиолог Би Джей Кейси и ее коллеги из Медицинского центра Вейля при Корнеллском университете впервые предложили эту модель дисбаланса для того, чтобы лучше объяснить поведение подростков, и она стала общепризнанной[193]. Цель работы Кейси заключалась не в том, чтобы представить патологическим подростковое поведение или пожаловаться на то, каким неуместным или пугающим оно может быть. На самом деле Кейси стремится понять, почему это так. «Я думаю об этом периоде как об адаптивной фазе», – говорит Кейси[194]. Склонность к экспериментированию – это, по ее мнению, естественная фаза развития, которая готовит подростков к предстоящей жизни, когда им потребуется независимость от родителей.