Читаем О фонологических последствиях звуковых замен при взаимодействии диалектов полностью

Обращает на себя внимание явный параллелизм в развитии глухой аффрикаты ₁[чʼ], с одной стороны, и соответствующей ей звонкой шипящей аффрикаты ₁[д͡ж] и шипящих ₁[ш, ж], с другой. В обоих случаях наблюдаются одни и те же процессы, действующие в той же последовательности и распространяющиеся на тождественные территории. Однако если переход от твердого ₁[ч] к мягкому ₁[чʼ] имеет непосредственной причиной внешнее воздействие, то аналогичное изменение ₁[д͡ж] и других шипящих оказывается совершенно самостоятельным, независимым от каких бы то ни было прямых импульсов внешнего характера и должно объясняться как результат внутреннего развития фонетической системы самих западнобрянских говоров. Можно предполагать, что мы имеем здесь дело с изменением (хотя бы и частичным) в артикуляционной базе[18], вызванным усвоением мягкого [чʼ] и смягчением ранее твердого [д͡ж][19].

Описанные изменения в свою очередь влекут за собой новые последствия, особенно наглядно обнаруживающиеся в судьбе фонемы ₁/Д͡Ж/.

Фонема ₁/Д͡Ж/ противопоставлена здесь как «аффриката» — «взрывным» ₁/Д/ и ₁/Дʼ/ и «фрикативной» ₁/Ж/, как «шипящая» — «свистящей» ₁/Д͡З/ и как «звонкая» — «глухой» ₁/Ч/. Последовательная в прошлом и возможная в современном состоянии западно-брянских говоров твердость звука ₁[д͡ж], в котором воплощается эта фонема, не воплощает соответствующего ДЭ фонемы ₁/Д͡Ж/, поскольку ей не противопоставлена «мягкая» фонема, и является, следовательно, ИП.

Фонема ₁/Д͡Ж/ входит, таким образом, в широкий круг оппозиций, не уступая в этом отношении парной ₁/Ч/ и другим фонемам шипящего ряда. Тем не менее положение ее в фонологической системе оказывается не вполне прочным. Это объясняется тем, что на употребление фонемы ₁/Д͡Ж/ наложены двоякого рода ограничения.

Употребление фонемы ₁/Д͡Ж/ ограничено прежде всего со стороны объема возможных для нее позиций. В отличие от других шипящих она используется преимущественно в интервокальном положении. Вне этой позиции ₁/Д͡Ж/ представлена немногими случаями перед гласными в начале слова и единично после гласных в конце слова. Перед согласными употребление ₁/Д͡Ж/ почти неизвестно, а после согласных крайне ограничено. При этом из числа согласных ей могут предшествовать лишь ₁/Ж/ и сонорные. В результате оппозиции «шипящесть» — «свистящесть», «нёбность», — «зубность» и «аффрикатность» — «взрывность», которые для других шипящих в западнобрянских говорах принадлежат к разряду активно нейтрализуемых[20], оказываются для фонемы ₁/Д͡Ж/ лишь потенциально нейтрализуемыми, т. е. фактически не нейтрализуются.

Употребление фонемы ₁/Д͡Ж/ ограничено также в значительной степени отношениями дополнительной дистрибуции на морфонологическом уровне: она используется по преимуществу в конце корневых морфем в определенном кругу глагольных и немногих именных форм как элемент исторического чередования с фонемами ₁/Д/ и ₁/Дʼ/. Названные чередования обнаруживаются в соотношениях типа хо/дʼ/и́ть — хо/д͡ж/у́; просе́/дʼ/ить — просе́/д͡ж/ивать; разбу/дʼ/и́ть — разбу/д͡ж/а́ть; попу́/дʼ/иться ‛испугаться’ — пу/д͡ж/ану́ть ‛попугать’, ‛испугать’; ср.: гла/д͡ж/ану́ть ‛один раз погладить’, ‛немного погладить’; ду/д͡ж/ану́ть ‛один раз или немного подудеть’; са/д͡ж/ану́ть ‛один раз ударить’; чу/д͡ж/ану́ть ‛один раз или немного почудить’ и т. п.; поса/дʼ/и́ть — посо́/д͡ж/ено; проце/дʼ/и́ть — проще/д͡ж/о́мшы и нек. др. под. Ср. также соотношения типа тве́р/д/ый — твер/д͡ж/е́йшый — твер/д͡ж/е́ть ‛твердеть’; огоро/дʼ/и́ть — огоро́/д͡ж/а ‛ограда, изгородь’; слобо/д/а́ — слобо/д͡ж/а́нин и др. под.

Вне чередования с ₁/Д/, ₁/Дʼ/ фонема ₁/Д͡Ж/ представлена в крайне узком круге специализированной и малоупотребительной лексики, которая, как правило, находит прямые соответствия в укр. и блр. языках.

В начале слова — в немногих собственных фамильных именах типа /д͡ж/у́гла, /д͡ж/у́ра (ср. укр. джугля ‛зимняя шапка’, джура ‛оруженосец’); в образованиях с корнями ~ /д͡ж/ик(г) ~ — (ср.: /д͡ж/ик(г)а́ть ‛жечь’, ‛жалить’, ‛хлестать’, /д͡ж/ига́лить ‛то же’, /д͡ж/ик(г)у́чка ‛жгучая крапива’, /д͡ж/ик(г)у́н ‛непоседа, озорник’ и др.), ~ /д͡ж/ах ~ (ср.: /д͡ж/а́хнуть ‛ударить’), ~ /д͡ж/у/д͡ж/а(у)р ~ (ср.: /д͡ж/у/д͡ж/а́ра ‛кокетка, франтиха’, на/д͡ж/у/д͡ж/у́риться ‛расфрантиться’) и др.

Внутри слова — преимущественно после /Н/ — в собственных именах типа га́н/дж/а, я́н/д͡ж/ул и образованиях от корня ~ ман/д͡ж/ ~ (ср.: ма́н/д͡ж/а, ман/д͡ж/о́с, ман/д͡ж/у́ла, ман/д͡ж/у́ра и под.); в пейоративных образованиях с суффиксом ‑ан/д͡ж/‑(а́) — типа слепан/д͡ж/а́, хроман/д͡ж/а́, марин/д͡ж/а́ и под., а также в поздних заимствованиях из русского языка в соответствие ₂/Ж/ в группе ₂/НЖ/ в случаях типа ран/д͡ж/ере́я, ин/д͡ж/ене́р, ман/д͡ж/е́ты, пин/д͡ж/а́к и под.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки