Читаем О фонологических последствиях звуковых замен при взаимодействии диалектов полностью

Понятно, что зона безопасности, отделяющая ₁[чˮ], принадлежащий области рассеивания фонемы ₁/Ч/, от шепелявых ₁[цˮ] и ₁[тʼсˮ], принадлежащих области рассеивания фонемы ₁/Тʼ/, оказывается чрезвычайно узкой. Столь же узкой оказывается зона безопасности, отделяющая ₁[д͡жˮ], принадлежащий области рассеивания фонемы ₁/Д͡Ж/, от шепелявых ₁[дʼ͡зˮ] и ₁[дʼ͡зˮ], принадлежащих области рассеивания фонемы ₁/Дʼ/. Ср. соотношения типа чˮо́пка ‛цепко’ — тʼ͡сˮопла ‛тепло’, с одной стороны, и вʼадʼ͡зˮом — сʼад͡жˮом ‛сидим’, с другой. Ср. также в полевых материалах автора записи типа мълад͡жˮе́й (мълад͡зˮе́й?), хад͡жˮо́мшы (ход͡зˮо́мшы?), с одной стороны, и крут͡сˮо́мшы (кручˮо́мшы?), с другой.

Однако дальнейшее развитие в отношениях между членами названных фонемных пар протекает по-разному для каждой пары, и судьба фонем /Ч/ и /ДЖ/ оказывается различной.

Сам по себе факт расхождения в развитии глухой и звонкой аффрикат не является чем-либо удивительным и неожиданным. Хорошо известно, например, что звонкие аффрикаты легче утрачивают смычный элемент, чем парные им глухие. Известно также, что глухие аффрикаты способны дольше сохранять мягкость, чем парные им звонкие.

Но в материалах по западнобрянским говорам представлены прямо противоположные отношения. Так, в целом ряде говоров, по данным «Диалектологического атласа русского языка», зафиксирована преимущественная или последовательная мягкость звонкой аффрикаты при твердости глухой, мягкость звонкого сочетания [жʼд͡жʼ] при твердости глухого [шч]. Так, в с. Рогове Злынковского р‑на наблюдатели записали последовательно твердый [ч] и твердое сочетание [шч] при последовательно мягких [д͡жʼ], [дʼ͡жʼ] и [жʼд͡жʼ]. В говоре Серовки того же р‑на отмечены последовательно мягкие [д͡жʼ] и [жʼд͡жʼ], но, как правило, твердый [ч] и твердое [шч]. Аналогичные особенности отражены и во многих других материалах, в частности — в свидетельствах учителей местных школ. Так, по сообщению из с. Бряновы Кустичи Унечского р‑на, «ч произносится твердо, а дж — мягко: хаджю, сяджю, маладжей, биньджяк». По сообщению из д. Заречье Клинцовского р‑на, «слова хожу, сижу, урожай, моложей произносят с таким особым звуком, который трудно передать письменно, но приблизительно так: сяджю, гляджю, ураджяй». В то же время «звук ч в Заречье произносится только твердо». Таковы же сообщения из с. Доманичи Почепского р‑на и из многих других населенных пунктов.

Совершенно очевидно, что объективная фонетическая реальность, действительные отношения между звуками, воплощающими фонемы /Ч/ и /Д͡Ж/, отражаются в такого рода свидетельствах далеко не адекватно. Это нетрудно понять, если учесть, что в ступенчатых вариантных рядах четко разграничиваются только крайние их члены. Дифференциация же средних членов оказывается, как правило, затруднительной. Отсюда многочисленные факты расхождений между разными наблюдателями одного и того же говора в оценке средних членов ряда при огрубляющем реальную картину сведе́нии средних членов ряда к одному из его крайних членов[24].

Однако чем объясняется разительная асимметрия в оценке рядов, воплощающих глухую аффрикату /Ч/, и рядов, воплощающих звонкую аффрикату /Д͡Ж/? Почему для первых обнаруживается сдвиг наблюдательского восприятия в сторону твердых вариантов, тогда как для вторых на передний план выдвигаются мягкие?

Можно было бы предположить, что указанное расхождение объясняется различиями в эталонах, из которых исходят наблюдатели при оценке качества диалектных звуков. Так, в качестве твердого воспринимается и оценивается не только твердый ₂[ч], но и полумягкий ₁[ч˙], поскольку эталоном для глухой шипящей аффрикаты оказывается мягкий ₂[чʼ] литературного языка. Точно так же воспринимаются и фиксируются как твердые различные нетвердые варианты звукосочетания ₁[шч˙], если они сопоставляются с литературными мягкими ₂[ш̄ʼ] и ₂[шʼчʼ]. Напротив, различной степени нетвердости ₁[д͡ж˙] и ₁[жд͡ж˙], ₁[жʼд͡ж˙], которым в литературном языке соответствуют твердые ₂[ж] (хо[ж]у, оби[ж]ать, уро[ж]ай и т. п.) и ₂[ж̄] (при произношении е[ж̄]у, дро[ж̄]и и т. п.), могут при аналогичном подходе восприниматься и оцениваться как мягкие[25].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки