О гномах и сиротке Марысе

День-деньской Марыся плачет,
День-деньской не молвит слова…
Вот и жаворонок вьется,
Ласточка щебечет снова…

Вот и жаворонок вьется,

Верба ветки распушила,
Поросла травой зеленой
Материнская могила.

Материнская могила,

Буйной травкой заросла ты!
Дочка слезы утирает —
Люди выгнали из хаты…

Ты пойди-ка в мир широкий,

Ты пойди под вольно небо,
Эй, пойди-ка послужи-ка,
Сирота, за корку хлеба!…

Эй, пойди-ка походи-ка

С хворостиной за гусями,
Пусть-ка моют буйны ливни,
Солнце жжет тебя лучами.

Пусть-ка моют ливни буйны,

Пусть закружит буйный ветер.
Послужи за корку хлеба,
Коль одна на белом свете!…

III

Вот какая была у Марыси доля. Волосы у нее золотые, как солнце, глаза – лесные фиалки, а на сердце – печаль и тоска. – Сиротка Марыся, – спросит, бывало, хозяйка, у которой она гусей пасла, – отчего ты не смеешься, как другие?

А Марыся в ответ:

– Как же мне смеяться, когда ветер в поле стонет?

– Сиротка Марыся! Почему не поешь, как другие?

А Марыся в ответ:

– Как же мне петь, как же мне веселиться, когда березы в лесу плачут?

– Сиротка Марыся! Что же ты не радуешься, как другие?

А Марыся в ответ:

– Как же мне радоваться, как же мне веселиться, когда земля слезами умывается?

Вот какая была сиротка Марыся.

Прилетят птицы, сядут на дерево и запоют:

Сирота, сирота,
Головушка золота,
Синие очи,
Скажи, чего хочешь?

Подымет Марыся печальные глаза и ответит тихо:

Ничего не хочу – ни серебра, ни злата.
А ракита мне мила у родимой хаты…

А птицы опять:

Сирота, сирота,
Головушка золота,
Синие очи,
Скажи, чего хочешь?

А Марыся в ответ:

Ничего не хочу – ни воды, ни хлеба,
А была б над головой крыша вместо неба…

Защебечут птицы, крылышками затрепещут, головками завертят, а одна запоет:

Сирота, сирота,
Головушка золота,
Синие очи,
Проси о чем хочешь!

А Марыся в своей холщовой рубахе худые ручонки сложит и скажет:

Об одном прошу я, птицы мои, птицы,
Пусть мне нынче ночью матушка приснится!…

И Марысе не раз, бывало, снилась покойная матушка. Тиха, бела, как лунный свет, скользнет она по избе и склонится над спящей. А кажется Марысе, будто солнце светит и цветы благоухают. Протянет она во сне руки и прошепчет:

– Это ты, матушка?

И в ответ, словно вздох, прозвучит ласковый, тихий голос:

– Я, деточка!

И матушка растает, исчезнет, как лунный свет, а Марыся проснется со вздохом и примется за дело. Трудилась она не покладая рук, чтобы за чужой угол отплатить, за охапку соломы, на которой спала, за ложку похлебки, которой кормилась, за холщовую рубаху, в которую одевалась. Зимой хозяйского ребенка нянчила, в лес за хворостом ходила, воду из колодца носила, а летом гусей пасла.

Так и звали ее в деревне – кто Марысей-гусятницей, а кто сироткой Марысей.

Прошел год, прошел другой – все и позабыли, что у девочки есть фамилия, что она дочь Кукулины, той доброй женщины, что за Хвоща заступилась, когда его била крестьянка.

И сама Марыся, когда ее спрашивали: «Как тебя зовут, девочка?» – отвечала: «Сиротка Марыся».

Лужайка, где Марыся пасла гусей, была возле леса, довольно далеко от деревни, прозванной с давних пор Голодаевкой, потому что земли там были тощие, хлеб родился плохо и голод был частым гостем.

Десятина – песок, десятина – вода.
Год – урожай, а два – голодай!

На мокрых лужайках и паслись целые стада гусей. Как начнут гуси ввысь рваться, крыльями бить да гоготать – за версту слышно. Всем деревенским ребятишкам находилась работа – гусей пасти. Пасли и в одиночку, и ватагами – как кому дома велели.

Вечером ватага рассыплется, и каждый сам гонит своих гусей домой.

Тогда по всей Голодаевке только и слышно:

– Тега, тега, тега!

Крики, щелканье кнутов, словно свадебный поезд едет.

И долго еще после захода солнца не смолкает гогот в хлевах и закутах. А иногда и ночью гуси вдруг ни с того ни с сего переполошатся, раскричатся на всю округу.