О хождении во льдах

Землю здесь беспечно убивают. Вокруг церкви играют дети. Ночью я весь промерз. Старик идет через мост, он не чувствует, что за ним наблюдают, он шагает так медленно и тяжело и, сделав несколько коротких неуверенных шажков, то и дело останавливается, вместе с ним идет смерть. Вокруг еще полутьма. Низкие облака, они не предвещают ничего хорошего на сегодня. Свадьба Тиля[28] была на горе, гора вся была в снегу, я тащил за собой на гору бабушку. Эрика кричала нам сверху, что мы должны сидеть на месте. Я ответил, что, во-первых, мы вовсе не сидим, а во-вторых, где нам тут вообще сидеть среди мокрого снега. Крепкого сложения обритая овца, заблудившаяся на деревенской дороге, подошла в сумерках ко мне и призывно заблеяла, а потом потрусила пружинящей походкой дальше. Теперь, когда начало светать, оживились воробьи. Деревня вчера была вялой, как гусеница на морозе. Сегодня, в воскресенье, она уже окуклилась, скрыв свое нутро под снежным покровом. На холоде дождевые черви, которые не смогли перебраться через асфальтированную дорогу, лопаются. Под жестяными навесами, где летом можно посидеть на воздухе, притаилось одиночество, готовое к прыжку.

Домреми – Крё – Ле Руаз – Водевиль – Денвиль – Шассе. Над холмами там низко повисла мокрая полутьма, но дождь небольшой, терпимо. Абсолютное одиночество, долина с ручьем – мой спутник. Серая цапля все время летит передо мной уже несколько километров, опускается на землю, а когда я подхожу ближе, снова летит вперед. Сырость чувствуется на всем: на куртке, на брюках, на лице, на волосах. На голых кустах висят капли. Ягоды красавки, черно-синие, покрылись серым влажным налетом. Все деревья поросли седоватым лишайником, кое-где встречается и плющ, бесконечный, густой, дикий, заросший, седой лес. Из глубины леса раздаются звуки загонной охоты, потом появляются охотники, идущие вдоль дороги. Из фургона выгружается свора собак. Деревни наполовину опустевшие, наполовину развалившиеся, всеми забытые. Дома все маленькие, жалкая, сбившаяся в кучу, седоватая влажная груда камней. Постепенно становится светлее, но сырость все еще чувствуется в воздухе, пейзаж мрачноватый и серый. В Шассе грузовик набирает молоко из бидонов себе в цистерну. Я ощутил прилив невероятной решимости ясно определить свою судьбу. Я доберусь до Марны, причем сегодня. Сирфонтэн тихо умирает, заброшенные дома, на одной крыше огромное поваленное дерево, уже давно. В деревне живут галки. Две лошади ощипывают кору с деревьев. Опавшие подгнившие яблоки лежат вокруг деревьев на глинистой мокрой земле, никто их тут не собирает. Одна яблоня, которая, как казалось издалека, еще не скинула листья, загадочным образом была вся в яблоках, висевших плотно друг к другу. На мокром дереве ни единого листочка, одни только мокрые яблоки, не желающие падать. Я сорвал одно, оно оказалось довольно кислым, но все же своим соком утоляло жажду. Огрызок я зашвырнул в дерево, и яблоки посыпались дождем. Когда они затихли и упокоились внизу, я подумал, что никто не может вообразить себе такую покинутость. Это самый покинутый день, самый одинокий из всех. Тогда я подошел и начать трясти дерево, пока на нем ничего не осталось. В тишине яблоки барабанили по земле. Когда все закончилось, на меня навалилась чудовищная тишина, я огляделся, вокруг – никого. Я был один. В заброшенной прачечной я выпил воды, но это было уже позже.

Я шел по размокшей снежной лавине и даже не заметил этого. Вдруг весь склон начал медленно оползать, вся почва у меня под ногами пришла в движение. Что это там ползет, что это там шипит, спросил я, это шипит змея? Полз и шипел весь склон вместе со мной. На одном стадионе однажды вынуждено было ночевать множество людей, и поскольку ступеньки, на которых они спали вповалку, были очень крутыми, вся эта масса человеческих тел обрушилась лавиной и полетела кувырком вниз. Мне было уже не удержаться, и я приземлился у ручья, далеко от озера Пуассон, я могу даже видеть, где его истоки, а ручей, сказал я, приведет меня к Марне. В темноте, под Жуанвилем, я перешел через Марну, сначала через канал, потом через реку, которая быстро текла и была грязной от дождя. Проходя мимо одного дома, я увидел, что по телевизору показывают лыжные гонки. Где я буду спать? Испанский священник отправлял мессу на скверном английском. Его пение искажалось плохо настроенным микрофоном, поставленным на слишком большую громкость, а за его спиной, в плюще на каменной стене, галдели воробьи так близко от микрофона, что священника уже невозможно было понять. Воробьиное чирикание стократно усиливалось. Молодая бледная девушка упала на ступеньках в обморок и умерла. Ей помочили губы холодной водой, но смерть была ей милее.

Понедельник, 9.12